Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2007)

Во-вторых, эта книга есть ненаписанный дневник-воспоминания Шостаковича, “восстановленный” Дворниченко из документального контекста. Постмодернистский проект блестяще удался; ощущение присутствия рядом с композитором в разные периоды его жизни и даже внутри его сознания столь сильно, столь далеко “уводит”, что появление морских склянок, объявляющих конец дня плавания — или какое-то событие корабельной жизни, — почти что физический шок: как будто бы тебя вместе с Шостаковичем внезапно выдернули из внутреннего океана воспоминаний куда-то вовне — на палубу теплохода “Лермонтов” или в мировую историю.

В-третьих, эта книга на самом деле — “партитура событий, в которой обозначены партии свидетелей, участников, а главное — самого композитора”. Слов о музыке немного, но она звучит — в самой структуре, ритме повествования, в скрытой, но точной интонации автора, и это именно музыка Шостаковича. Иногда она столь явственна, что начинаешь ее напевать, и впервые за много лет захотелось ее слушать.

И в-последних: это книга не только честного и бескомпромиссного исследователя, но искренне и возвышенно любящего человека. Здесь сказано обо всем — о личном и неприятном, веселом и печальном, великом и позорном, но обо всем — с такой деликатностью, сочувствием и приятием, с такой нежностью, что иногда мурашки по телу. Шостакович у Дворниченко — “сын человеческий”, он очень живой. Такова же и его музыка.

А в чем же миф этой книги? Он — самый масштабный. Шостакович — загадка, потому что он стихия — звуковой и человеческий океан или более того: “Это — человек Космоса. Горестный, страдающий и веселый. Описать его — все равно что описать теорию относительности” (композитор Б. Тищенко, из интервью автору). Мы можем в нем жить, но познать его… Зато можно любить и слышать.

Наталья КУРЧАН.

1 Так, одной из оригинальнейших книг о личности и музыке Шостаковича стала, по моему мнению, феноменальная (как по уровню профессионализма и таланта, так и по уровню нелепости той самой “твердой позиции”) монография Л. О. Акопяна (2004), исходящего в своей “религиозной” трактовке из наличия в советской жизни, культуре и искусстве некоей новой духовности — “стихийного гностицизма”.

2 Сто лет Шостаковичу, из них тридцать мы живем без него, но с его музыкой, из последних тридцати пятнадцать — явно в другой стране, эпохе, истории. Родились многочисленные “постсоветские” люди, да и наши отцы и матери в этом вихре перемен, кажется, основательно подзабыли, “как это было”, и, может быть, поэтому в последние два-три года с жадностью погружаются в масскультный “советский” телеренессанс — чудовищное скопище модно-гламурных сериальных мифов и эстрадных квазисоветских песенных как-бы-ремиксов.

3 Таков был романтический миф о “солнечном гении” Моцарта, о предрешенной судьбой гибели вечного “чудо-ребенка” (бессознательного, интуитивного музыканта, трагического соловья от музыки, наивного лирика) от рук масонов, гадкой жены и ее любовника, представителей императорской власти и аристократии и, наконец, тупых и завидущих ремесленников-коллег. Научное мышление ХХ века опровергло большинство из мифов ХIХ: никакой не “ребенок”, а более чем нормальный мужчина, никакой не интуитивист, а более чем рациональный, “компьютерного” интеллекта творец музыкальных концепций математической точности и сложности, никакой судьбы, а банально-ужасная эпидемия, унесшая тысячи тысяч жизней, никаких бездарных коллег, а десятки, если не сотни конкурентов в композиции, может быть, и не гениев, но безусловно профессионалов такого же уровня культуры. Как, в частности, бесподобный и талантливый А. Сальери, почему-то не отравивший своих гениальных учеников Бетховена, Шуберта и Листа — хотя в этом случае у него было гораздо больше возможностей. (Сходства Моцарта и Сальери гораздо больше, чем различий; убедиться в этом позволяет доступный по Интернету тест “Моцарт или Сальери”, в котором, не зная каждой конкретной темы Моцарта, трудно хоть раз не ошибиться в определении авторства звучащего фрагмента. Правда, романтический миф о Моцарте вовсе не кончился, а переродился — например, в своеобразный астрологическо-мессианский культ в кругах, близких школе “Новый Акрополь” и др.).

4 Даже портреты на обложках — словно различные кадры одной кинопленки длиною в жизнь, — настолько сходное выражение лица на них: молодой Шостакович в профиль (обложка книги Волкова — портрет Н. Акимова, 1933), полуразворот к читателю Шостаковича 40-х (фотография с обложки книги Мейера), наконец, прямой взгляд в лицо читателю-слушателю, редкое фото этого же времени или чуть позже (с обложки книги Дворниченко).

5 См., к примеру, статьи о Волкове замечательного пианиста М. Лидского или другие критические разборы его книг.

+ 7

Терри Пратчетт. Carpe Jugulum. Хватай за горло! Роман. Перевод с английского Н. Берденникова и А. Жикаренцева. М., “Эксмо”, 2006, 512 стр. (“Плоский мир”).

О серии “Плоский мир”, придуманной британским фантастом Терри Пратчеттом, писать легко и приятно: всякий раз писатель умудряется влить в старые сюжетные мехи новое вино, не соблазняя при этом доступными — и простыми — лаврами пародиста. Пратчетт берет привычный элемент сюжета (или более чем знакомую всем реалию) и помещает эту деталь в изобретенный им мир, стоящий на трех китах и черепахе. Мир, похожий на наш и одновременно непохожий. Ранее писатель уже забрасывал в свое Плоскомирье и рок-музыку, и Голливуд, и големов, и Шекспира, и Конана-варвара (ставшего Коэном), и оперных див. Теперь дошла очередь до вампиров — очередных претендентов на мировое господство. Ранее мини-королевство Ланкр (на территории которого живут ведьмы Эсме Ветровоск, Ягг, Магратт и теперь еще Агнесса) уже пытались захватить эльфы, оказавшиеся гораздо более неприятными существами, чем принято считать. Вампиры же, напротив, очень стараются быть цивилизованными и обходительными.

Таким образом, в романе “Carpe Jugulum. Хватай за горло!” семейство графа-вампира Сорокулы (папа, мама, дочка Лакримоза и сын Влад), прибывшее в Ланкр, стараются зазря не терроризировать население и нечасто применяет силу, предпочитая хитрость. Однако вампирская природа берет свое, и гости довольно быстро превращаются в захватчиков, не выбирающих средств. К счастью, ланкрские ведьмы — любимейшие персонажи Пратчетта — не дремлют. Матушка Ветровоск, совершив тактическое отступление, берет реванш совершенно неожиданным и эффектным способом. А помогают ей, помимо ведьм, еще и священник, адепт малопопулярного бога Ома, и воинственные гномы, и птица Феникс, и обиженный вампирами дворецкий Игорь, скроенный по методу чудища Франкенштейна.