Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2008)

И год спустя о нем подчас можно сказать гораздо больше, чем сразу после “родов”.

“Акушер” Лев Данилкин предсказывал новому роману Алексея Иванова блестящее будущее: “Все говорит о том, что на этот раз в планы Иванова входит беспрецедентное увеличение лояльной аудитории; и пусть за это придется заплатить сменой имиджа и из „краеведа” превратиться в „порнографа” — однако это хит, стопроцентный, беспроигрышный хит”. Данилкин, конечно, знает толк в бестселлерах, но тогда, весной 2007-го, в успехе “Блуды” мало кто сомневался. Автором “Сердца Пармы” был писатель-неудачник, почти не публиковавшийся прежде, “Блуды” — создатель “международных бестселлеров”, “золотая несушка” издательского дома “Азбука-классика”. Издательство не поскупилось на рекламу нового романа. Десятки тысяч читателей ждали новое “Золото бунта”. Лучшие критические перья, от Павла Басинского до Ильи Кукулина, от Михаила Золотоносова до все того же Льва Данилкина, взяли книгу “в оборот”. Но ожидаемого успеха не последовало. По крайней мере, рекорды “Золота бунта” “Блуда” не побила и до “Сердца Пармы” тоже недотянула. Со временем рецензий становилось все меньше.

К концу года о романе стали подзабывать. Мой знакомый профессор-географ, недавно включивший “Сердце Пармы” в список обязательной литературы для своих студентов, не захотел читать книгу “с таким названием”. “Блуду” многие “брезгуют взять в руки”, — пишет мне замечательный пермский прозаик Евдокия Турова. “Вряд ли я бы стала по доброй воле читать книгу с таким названием”, — заявила Василина Орлова. Хит оказался вовсе не “стопроцентным”. Даже отказ Алексея Иванова от участия в премиальных “марафонах” PR-эффекта не произвел. Правда, читатели “Афиши” признали “Блуду” книгой года, но гламурная столичная молодежь не так уж и многочисленна.

Причины неудачи как будто лежат на поверхности. Сам Алексей Иванов признался: “…на встречах с читателями обязательно кто-то спрашивал, как новая книга называется. И вот стою я с микрофоном в магазине „Москва”… и отвечаю. А самому стыдно”.

Книге повредило ничем не оправданное засилье мата. Народ давно уже определил его место: непечатные слова. Тем более что мат, часть стихии устной речи, теряет свою “силу” на бумаге. А здесь даже название почти матерное. Впрочем, в интервью журналу “Newsweek” Алексей Иванов пытался оправдаться: “Это уже не мат — это речь. Люди не матерятся — они матом говорят про что угодно”. В жизни, увы, так и обстоят дела, но не в искусстве, не в романе. Народ и отреагировал соответственно.

Книга в магазинах все-таки расходится, но “Блуда” не стала “явлением”, хотя, забегая вперед, скажу, вполне могла им стать. Лев Данилкин и Захар Прилепин, не сговариваясь, предсказали неологизмам из “Блуды” успех у читателя, но его ОБЖ, ПВЦ и КВ “в народ” так и не пошли. Идея фамильона, нового типа семьи (нечто среднее между гаремом, бандой и творческим коллективом) оказалась мертворожденной. Искусственный конструкт, никак не связанный с реальностью. Утопия.

И все-таки “Блуда и МУДО”, на мой взгляд, один из самых интересных русских романов последних лет. “Для „Золота бунта” главной была „мысль народная”.

А для нового романа <���…> „мысль семейная””, — смело (удержусь от оскорбительного “нагло”) заявил автор. (Аббревиатура МУДО расшифровывается автором так: “Муниципальное учреждение дополнительного образования”.) Но семейная-то мысль (пресловутый “фамильон”) как раз не вышла. Получилась опять “мысль народная”. Социальная сатира, переходящая в гротеск.

В основе романа (а все-таки это роман, а не повесть, как заявляет сам Иванов) — невыдуманная история. По всей стране Дворцы и Дома пионеров превратились в МУДО, а в некоторых местах и сами МУДО уже успели “оптимизировать”. В детстве я посещал кружок во Дворце пионеров. На моих глазах Дворец превратили в МУДО, вернее — в МОУДОД (в просторечии — “Мудод”, официально расшифровывается как “Муниципальное образовательное учреждение дополнительного образования детей”), а мой родной отдел натуралистов переименовали в “Городской детский экологический центр”. Казалось, что меняется только название, но на самом деле прибавилось бумажной глупости, псевдонаучной лексики, не подкрепленных ничем амбиций. Со временем из “Мудода” разбежались дети, в зоокружке вымерли животные, куда-то исчезли все рыбы, остались без ремонта старые теплицы. Фантасмагория жизни соперничает с фантазией писателя. Но “Блуда и МУДО” не скучный обличительный роман, не тягостное повествование о “свинцовых мерзостях жизни”. Алексею Иванову удалось достичь зыбкого равновесия между условным и реальным.

Автор, издатели, а затем и критики упорно называли “Блуду” порнографическим романом. Одна из рецензий даже называлась “Порно и задорно”. Но Иванов не порнограф, а сатирик. Порнография здесь средство, а не цель. Подобно тому как герой его романа думает “не о бабах, а бабами”, Алексей Иванов создает художественный мир, используя в числе прочих и порнографические образы.

Словарь Даля дает два значения слова “блуд”. Одно из них — блуд в значении “разврат”, “распутство”. Другое интереснее: “уклонение от прямого пути, в прямом и переносном смысле”. Любопытно, что в последние годы второе значение обрело и слово “порнография”, став практически синонимом “блуда”. Иванов использует оба значения, “блуда” (в значении “разврат”) становится у него метафорой блуда (в значении “кривда”).

Вымышленный город Ковязин — художественное пространство романа “Блуда и МУДО”. Это вовсе не провинция, это авторская модель мира. Топография Ковязина во всех отношениях “блудная”: “Вокруг его города русалочьей косой обвилась Талка, а треугольники полей за волнующимися рощами были как девичья нагота за отдутым купальным полотенцем. Покатые холмы Колымагинских Гор со всеми складками своих потаенных лощин <���…> лежали как обессиленная любовница, забывшая о стыде. Раздутые облака громоздились над миром наплывом женственных изгибов, напряженных от страсти до горячего сферического сияния”. Даже огонь “почти непристойно” извивался на углях, “словно в костре сгорали позы из „Камасутры””. Сама земля “смущенно колебалась, как девушка-подросток в первый раз на диком пляже <���…>. И свое смущение, стянув купальник, она компенсирует матом и грубостью всех этих придорожных штабелей шпал, котлованов, свалок и сараев”.

“Миф об успехе <���…> отформатировал нас так, что наши представления о жизни стали неадекватны реальному положению вещей”, — заметил Алексей Иванов в интервью “Новой газете”. На столкновении новых амбиций, возникших под воздействием рекламы, телевидения, со старой реальностью возникает фантасмагория Ковязина. Провинциальный городок, от одного названия которого веет дремучим захолустьем, но с амбициями как минимум Чикаго или Бостона. Жители не стремятся покинуть город. Они лишены комплекса провинциала. У них в Ковязине есть все, причем “здесь и сейчас”. Издали живописные районы Ковязина выглядели как “маленькая Европа”. Но это впечатление обманчиво. Даже в престижном районе “Пикет”, где селились новые русские, “многие особняки стояли недостроенными. Или были достроены, но почему-то оставались нежилыми, с темными и грязными окнами в белых рамах”. Что уж говорить о пролетарских микрорайонах “Прокол” и “Пролет”. Здесь все — суррогат и подмена. В европеизированном кафе официантка с бейджиком “Оленька” обслуживает посетителей вполне по-ковязински, сочетая грубость с необъяснимым презрением и ненавистью к посетителю: “Оленька захлопнула меню так, будто Моржов туда наблевал, и <���…> принесла заказ, заменив оливье на крабовый салат, а кофе-американо на капучино”. В другом кафе юноша таджик приворовывает сахар, а на жалобы посетителей произносит неизменное: “Н-н-т сахар”. Сходным образом обслуживает клиентов проститутка Алёнушка: выпрашивает деньги на пиво, хамит и не исполняет принятых на себя “обязательств”.