Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2010)

Впрочем, будем справедливы: среди представителей «альтернативной пушкинистики» работы Козаровецкого все-таки заметно выделяются, особенно на первый взгляд. «Сатанинские зигзаги Пушкина» Мадорского или порнографические мистификации Армолинского можно открыть на любой странице — сразу же видно, какого рода словесность перед нами. Козаровецкий же местами вполне респектабелен. Взять хотя бы начало его «Пушкинских тайн». Перед нами — вполне научный, как говаривали лет десять назад, дискурс. В центре внимания автора — известный сюжет с «потайной любовью Пушкина». Напомним: речь идет об адресате посвящения к «Полтаве» и, с другой стороны, о загадочной N N из «Донжуанского списка». Козаровецкий пунктуально и со знанием дела излагает все версии, восходящие к П. Щеголеву, Ю. Тынянову и другим классикам пушкинистики. Первый вывод его тривиален: «Полтава» посвящена Марии Волконской. Что же до N N, то это совсем другое лицо… Кто же? А вот, к примеру, полька Анжелика, которой Пушкин был увлечен (по словам Пущина) в 1817 году и которая в донжуанский список отчего-то не попала.

В этом месте начинается нечто очень странное. А именно — логическая цепочка, которую мы попробуем воспроизвести. За упоминанием об Анжелике в мемуарах Пущина следует многозначительное «на прочее — завеса». Следовательно, Анжелика родила от Пушкина ребенка. Причем мальчика (об этом свидетельствует — как вы думаете что? — романс «Под вечер, осенью ненастной...», написанный, правда, в 1814 году). В 1819 году Пушкин был увлечен некой «приемщицей билетов в зверинце». Следовательно, эта приемщица — одно лицо с Анжеликой, а значит, Пушкин продолжал общаться с матерью своего сына. В письме отдаленных знакомых Пушкина в 1834 году упоминается некий Леонтий Дембинский, страдающий болезнью ног. Следовательно, это сын Пушкина и Анжелики, которая, следовательно , тоже носила фамилию Дембинская. Далее дело получает совсем уж неожиданный оборот: Давид Бронштейн, отец Троцкого, носил в быту отчество Леонтьевич и в молодости имел какие-то дела с семьей Дембовских. Следовательно, он был внебрачным сыном Леонтия Дембовского, или Дембинского, что одно и то же. Гибель ряда пушкинистов в дни сталинского террора объясняется тем, что они узнали потрясающую тайну: Троцкий — потомок Пушкина! (В сущности, ничего странного: Меровинги, как мы знаем, потомки Христа, а Ленин — вообще гриб.)

Во второй части книги речь закономерно начинает идти о «дуэльной истории». Козаровецкий вновь выступает пламенным пропагандистом чужих идей — на сей раз идей академика-экономиста Петракова, полагающего, что оскорбительный «диплом рогоносца», спровоцировавший дуэль Пушкина с Дантесом, составлен… самим Пушкиным. Идея, достойная патера Брауна, стала предметом обсуждения специалистов. Их кислая реакция свидетельствует, по мнению Козаровецкого, о «глубоком системном кризисе» пушкинистики.

Пожалуй, пушкинистика в самом деле переживает своего рода кризис. Как и вся система гуманитарных научных знаний, оказавшаяся беззащитной перед напором людей, отвергающих сами понятия факта, логики, доказательства, академической традиции. Не мытьем так катаньем эти люди заставляют специалистов вступать с ними в дискуссию — однако же слушать контраргументы не желают, а лишь укрепляются в ненависти к «официальной науке». Специалистам не позави­дуешь. Однако если представить себе на минуту, что Лацис, Петраков, Козаровецкий не лжеученые-дилетанты, а насмешливые провокаторы и выдумщики, их фантазии становятся интересны. В любом случае они примечательны как курьез.

Рецепт успеха от «Доктора Хауса»

Американский сериал «Доктор Хаус», автором идеи которого выступил Дэвид Шор, не просто популярен уже в течение шести лет. Он смело может претендовать на звание главного сериала 2000-х годов. Можно, конечно, объяснить это рядом художественных удач. Хороший актерский ансамбль, интересно построенные взаимоотношения главных действующих лиц, увлекательная интрига медицинских расследований, наконец обаятельнейший англичанин Хью Лори в роли Грегори Хауса. Всё так, но этого мало для того, чтобы не только приковывать внимание телеаудитории, а провоцировать дискуссии и развернутые статьи в прессе. «Доктора Хауса» любят не только смотреть — об этом сериале и его главном герое любят думать. И это нечто большее, нежели очередное движение сериальных фанатов. Чем-то данный сериал задевает за живое нас, живущих в начале третьего тысячелетия. Чем же?

На магистраль развлекательных жанров не случайно вырывается медицинская тематика. Вооруженные конфликты и войны стали локальными. Многие признаются, что криминальные жанры им неинтересны. Однако человеку свойственно искать развлечений на поле экстремальности. Какова центральная экстремальная ситуация в мирной цивилизованной действительности? Чего боится человек, который не боится быть убитым, потому что его убийство не представляет ни для кого особого интереса? Такой человек боится естественной смерти.

Эта самая естественная смерть в очередной раз перестает казаться естественной. Человеку все сложнее с ней смиряться. Ведь наука сделала столько шагов вперед. Ведь технический прогресс обретает лавинообразный характер. С каждым годом спектр человеческих возможностей расширяется. В моду входит экстремальный туризм и экстремальные виды спорта. Развивается космический туризм. Пластическая хирургия творит чудеса. Клонирование рано или поздно будет легитимной формой практической деятельности. И только смерть никак не удается отменить. Как и концепцию жизни-наслаждения.

Но чтобы наслаждаться и получать много удовольствий длительное время, надо как минимум быть живым и относительно здоровым. А все ухищрения цивилизации не делают человека здоровее и жизнеспособнее. Даже наоборот.

Современный человек ощущает жизнь как главную ценность — потому что она есть основное условие получения всех прочих ценностей. И самое ужасное — человек не видит, ради чего ему стоило бы умереть. Зачем умирать? Кого это спасет? Что это докажет? Сколько жертв ни приноси, мир не улучшится и ничему не научится.

Эпоха тотального прагматизма освобождает человека от многих обязанностей и идеалов, стремление к которым сопряжено с риском для жизни. Но та же самая эпоха предельно ограничивает цели и устремления, которые можно считать резонными и достойными адекватного человека. Это приводит к тому, что у человека не остается практически ничего, кроме радостей текущего момента. Он вынужден высоко ценить то, что не может унести с собой в могилу. А оставлять в жизни других людей ему нечего. Не все же лелеют надежду, что им удастся создать произведение искусства, которое переживет века, или сделать научное открытие, которое войдет в историю человечества, или стать настолько известной личностью, что о ней будут писать исследователи.