Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2005)

Статьи о кино, писавшиеся в течение двадцати лет, из них автор выстраивает книгу, одним из сюжетов которой становится переход “от семиотики к феноменологии в исследовании формы и сущности кино”.

Составитель Сергей Костырко.

ПЕРИОДИКА

*

“АПН”, “Апология”, “Вестник Европы”, “Время новостей”, “Газета”,

“Главная тема”, “Грани”, “Дело”, “День и ночь”, “День литературы”, “Завтра”, “Иерусалимский журнал”, “Иностранная литература”, “Интерпоэзия”,

“Искусство кино”, “Итоги”, “Книжное обозрение”, “Крещатик”, “Литература”, “Литературная газета”, “Литературная Россия”, “Москва”, “Московские новости”, “Наш современник”, “НГ Ex libris”, “Нева”, “Новая газета”, “Новое время”,

“Новые Известия”, “Огонек”, “Октябрь”, “Подъем”, “Политический класс”,

“ПОЛИТ.РУ”, “Рец”, “Российская газета”, “Русский Журнал”, “Складчина”,

“Спецназ России”, “Топос”, “Урал”

Александр Агеев. Пробовали, не понравилось. — “Газета”, 2005, 6 апреля < http://www.gzt.ru > .

“Уходят большие люди ХХ века, чуть-чуть задержавшись в ХХI. Как бы вот так: попробовали новый век, не понравился он им, и ушли. Папу Римского Иоанна Павла II имею в виду, разумеется. Не припомню такого, чтобы давно ожидавшаяся смерть возбудила столь непритворную скорбь миллионов. Хочется спросить человечество: как это у вас совмещается — то вы толпами идете на очередной еретический фильм о Христе, то ночь простаиваете в очереди, чтобы секундно проститься с усопшим понтификом? Или в кино ходят одни, а на поминки — другие? Вряд ли”.

См. также: Дмитрий Быков, “Зачем Папа” — “Огонек”, 2005, № 15, апрель ; Быков знает, зачем .

Борис Акунин. “Я могу варить из исторических сухофактов любой компот”. Беседу вел Кирилл Решетников. — “Газета”, 2005, 19 апреля.

“У меня с прозой Аксенова особые отношения. Когда-то, много лет назад, тексты этого автора были для меня очень важны. Они многое мне дали, многому научили. Я не хочу читать новые книги Аксенова — не потому, что подозреваю их в некачественности, а потому, что они наверняка совсем другие. Мне не нужны „другие книги Аксенова”. Я боюсь, что они повредят моим воспоминаниям о красивом фуражкине, затоваренной бочкотаре и поисках жанра”.

Юрий Андрухович. Город-корабль. Перевод с украинского Андрея Пустогарова. — “Вестник Европы”. Журнал европейской культуры. 2005, № 13-14 .

“<���…> по территории города, по его выложенным брусчаткой и зацементированным холмам проходит водораздел двух бассейнов — Балтийского и Черноморского. Гребень этого невидимого ныне хребта расположен всего в нескольких сотнях метров от железнодорожного вокзала, или, как уместно произнести во Львове, дворца . Все воды к северу от этой линии текут в Балтийское море, а те, что южнее, — в Черное. <���…> И Lemberg — название города на немецком — означает не совсем то же, что Leopolis на латыни, а Сингапур на санскрите. В этом можно усмотреть знак „водораздела” — город исповедует сразу несколько культур, целиком не принадлежа ни одной из них”.

Лев Аннинский. Александр Яшин: “Не отрекаюсь…” Из цикла “Засадный полк”. — “День литературы”, 2005, № 4, апрель .

“Именно Яшин, как установили впоследствии историки литературы, становится сигнальщиком общего поворота советской прозы к деревенскому ладу. Он благословляет на этот путь лучшего своего ученика — Василия Белова. И ученик отвечает учителю проникновенной исповедью: „Выстоять, не согнуться учусь у тебя. Пока есть ты, мне легче жить. А ты? У кого учишься ты, кто или что твоя опора? Я знаю: быть честным — это та роскошь, которую может позволить себе только сильный человек, но ведь сила эта не берется из ничего, ей надо чем-то питаться. Мне легче, я питаюсь твоим живым примером, примером людей твоего типа. У тебя же нет такой живой опоры. И я знаю, как тяжело тебе жить”…”

Антивозрождение России. Беседу вел Сергей Шаповал. — “Политический класс”, 2005, № 3 .

Говорит философ Сергей Хоружий: “Вспомним, что „фундаментальный предикат здесь-бытия” — смертность; стало быть, человек — не индивидуальный Иван Ильич, а человек как род, родовое бытие или существо (в философии этого совокупного человека иногда именуют условно, как в древней иудео-финикийской традиции, „Адам Кадмон”) — либо как-то изменит, избудет этот свой предикат, либо же умрет. „Изменит” — значит трансформирует, претворит себя в иной образ бытия, в Инобытие, и такое задание человек ставит себе в онтологической топике, только в ней. Выполнимо ли оно, может ли Адам Кадмон достичь в нем успеха — вопрос открытый даже для конфессионального, верующего сознания; но когда он покидает онтологическую топику, никаких вопросов о его жребии больше нет. Он уже не проблематизирует свою смертность, не пытается что-то с нею сделать, он принял ее — и получит смерть”.

Евгений Белжеларский. Эрастомания. — “Итоги”, 2005, № 14 .

“В „Жанрах” Акунин саморазоблачается. Если раньше его социальный эксперимент лишь угадывался под толстым слоем ретро и криминалистики, то теперь он просто бьет в глаза”.

См. также статью Аллы Латыниной в следующем номере “Нового мира”.

Владимир Березин. Великий советский андроид. — “Книжное обозрение”, 2005, № 15 .

В связи с книгой В. Демина “Циолковский” (М., “Молодая гвардия”, 2005): “У Циолковского было четыре агрегатных состояния. Одно состоялось и длилось при царизме — время аскетичных занятий науками и философствований в духе Бёме, когда, оторвав глаза от верстака, он видел в небе знамения. Следующее наступило в первые послереволюционные годы — когда Земля соскочила со своей оси и от Солнца оторвался кусок. Тогда все стало можно, и всякое „не может быть” сбывалось на каждом шагу. В свое третье состояние Циолковский пришел после смерти — когда страна искала исторической основы космическим полетам. Циолковский, и так-то удивительно хорошо вписывавшийся в советскую науку, тут оказался как нельзя кстати. Из лучших побуждений умные пропагандисты вырезали у Циолковского всего Космического бога, все мыслящие атомы и евгенику — и назначили Отцом русской космонавтики. Наконец, четвертое состояние Циолковского явилось широкой публике уже в тот момент, когда последний советский космический челнок погиб под стенами своего ангара — точь-в-точь как корабль аргонавтов. В этот момент вспомнили о Циолковском как о мистике. Потому что, когда разрушена иерархическая система знания, наступает великий час мистиков. Кто написал уравнение: Мещерский или Циолковский — никому не интересно. Теософия и спиритизм, будто радостная веселая пена, сопровождают подлинную демократию. Поэтому сейчас комментаторы просто возвращают Циолковского в его родную мистику”.