Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2005)

“К чему сочинять стихи, если нарушен закон их восприятия, понимания? Если раскрытые наугад заведомо великие поэтические строки больше не находят отклика? Дело более не в невыразимости поэтического чувства по Жуковскому и не в неизреченности поэтической мысли по Тютчеву. Поэтическая эмоция и ее первоисточник — разноприродны, разновидны и разностильны. Непонимание и недопонимание не так уж и страшны. В худшем случае — это трагедия, то есть нечто наполненное очевидным смыслом. Гораздо страшнее — произвольность и непредсказуемость возможных пониманий. <���…> Николаева делает свое искусство в присутствии конца искусства, с оглядкой на него, с желанием достучаться именно до тех многих, кто иного исхода для поэзии и не видит. Эта оглядка — не украдкой, а в открытую — чтобы услышали не единомышленники и почитатели, а люди, мыслящие совершенно иначе. Вот в чем состоит ее упорное и упрямое наставление в эпоху, когда притчи и аллегории никак не в чести”.

Павел Басинский. Сирота казанская. — “Октябрь”, 2005, № 2.

Эта горькая проза о том, кто со дна оттолкнулся шестом. Или так: про Алексея (и Максима) . Их жизнь была невыносима. Догадались?

Андрей Битов. О пустом столе. Из цикла устных эссе. — “Октябрь”, 2005, № 3.

Эссе записала Анна Цветкова 25 ноября 2004 года.

“Мои тексты либо невозможно прочесть, либо можно прочесть именно так, как я написал. Своему читателю я заранее не отказываю в одном — в уважении. Каким способом я его уважаю? Самодовольным. Тем, что он поймет, что я говорю. Лучшее, что может сказать читатель, — „за меня выразили мое”, то, что я чувствую, понимаю, только сказать не мог. Мы выражаем только слабые тени того, что подумали. <���…>

Когда меня порой называют „живым классиком”, я говорю, что главное слово тут — „живой”. Остальное прилагается. Мне кажется, что я не „легенда”, а вполне действующий человек. Меня пытаются поместить в прошлое, а я хочу писать, выпускать книги. Делать вид, что я уже был, — это меня не устраивает, а само слово „легенда” подразумевает прошлое-пошлое (Даль). Есть на кого равняться и помимо меня. Хотя существует такое мнение, что люди пишут не для себя, не для читателя, а для какого-то образца, взятого в литературе, которого давным-давно нет в живых. Он не может вам ничего сказать, оценить или одобрить. Вот тех, кто для меня важен, — уже нет в живых. А их одобрение я не был бы против получить. Ну, скажем, Лоренса Стерна или Зощенко. Шире уже не буду.

Толстому и Достоевскому я бы не понравился”.

Сергей Гандлевский. Львы, орлы и куропатки. — “Знамя”, 2005, № 3.

Рецензия на сборник стихов Алексея Цветкова для детей. Называется “Бестиарий”. Был написан давно, пропал, чудесным образом нашелся в наши дни и с иллюстрациями тринадцатилетней девочки издан на Урале. Я только вчера получил письмо от издателя, предлагает прислать. Ура! Вставлю в “Книжную полку”.

“Это книжка стихов про обитателей зоопарка, написана она для детей. Ее автор — совсем непростой и, мягко говоря, далеко не умиротворенный поэт. Но, если вдуматься, обращение Алексея Цветкова к малолетней аудитории объяснимо и предсказуемо, правда задним числом. Взрослые стихи Цветкова замечательны помимо всего прочего очень естественным и насущным философствованием. Даже в любовном стихотворении автор поминает Гуссерля и Канта, и, надо сказать, кстати. Обычную жизнь обычных людей не отличает подобная неусыпная рефлексия: дело делать надо — и Цветков не перестает саркастически дивиться извечной умственной неполноценности человеческого существования. Имеет поэтическое право. При таком складе дарования сам Бог велел Цветкову перевести дух и сердечно привязаться к детям и животным, хотя бы за то, что их „бессмысленность” — очевидна, на большее не претендует и оттого простительна и даже трогательна. „Я без ошибки узнаю / Все, что мало и насекомо…” — сказано в давнишнем цветковском стихотворении. Как старинный товарищ Алексея Цветкова свидетельствую, что эта его привязанность недекларативна и словами, пусть даже рифмованными, не ограничивается”.

Напомню, что Гандлевский составил первый сборник Цветкова, вышедший в свое время у Комарова в “Пушкинском фонде”.

Евгений Ермолин. Россия как литература: вчера и завтра. — “Октябрь”, 2005, № 3.

Из выступления на прошлогоднем международном конгрессе “Русская словесность в мировом культурном контексте”, организованном Фондом Достоевского (президент Игорь Волгин) при поддержке Правительства Москвы:

“…В 1990-е годы изложенная культурная логика (литература как последняя инстанция в сфере духовной жизни. — П. К. ) дала было сбой. С одной стороны, происходит легитимация массовой развлекательной культуры в визуальных и музыкальных ее выражениях. С другой стороны, кризис традиции оказался связан с духовной неполноценностью тогдашнего литературного авангарда, вписавшего себя в формулу „русского постмодернизма”. По сути, это был рецидив декаданса с его идеологией раскрепощения, агрессивного релятивизма и цинического гедонизма. В новом веке творческая личность имеет шанс сделать свой выбор в большом пространстве духа. Но в одном отношении возможности выбора предрешены: русским писателям предстоит восстановить статус литературы как главного пространства духовной жизни народа, репутацию писателя как властителя дум. Альтернативы нет. Миссия неизбежна. Или писатель пойдет этим путем, или ему можно расставаться с литературой как с бесполезным излишеством. <���…> Прочие цивилизационные прожекты в России, возможно, химеричны. Не факт, что от общества и государства мы получим много великих дел. Главный русский шанс состоит в том, что Россия будет становиться прежде всего литературным пространством, средой творческого духовного поиска, духовной лабораторией человечества. Россия все больше будет становиться не обычной „страной”, тем более не государством, но состоянием сознания, личностным способом бытия, творческим процессом…”

Из преамбулы от редакции: “Целью конгресса было осмысление трех последних веков как единого духовного феномена и подведение некоторых итогов, важных для наступившего XXI века”.

А. А. Искандеров. Два взгляда на историю. — “Вопросы истории”, 2005, № 4.

Отличная статья главного редактора самоотверженного издания, сидящего “между нами” (в смысле: мы, “Новый мир”, — на втором и четвертом этаже, а они — посередке) в единственном здании, оставшемся от взорванного большевиками Страстного монастыря — в Малом Путинковском переулке. Когда я диктую по междугороднему телефону наш адрес, так вечно надрываюсь: “Пу-тин-ковский! От слова „Путин””.