Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2005)

Но вот и Терни. Небольшой городок в горах не произвел на меня впечатления. Зелени почти нет. Жилые дома людей среднего и малого достатка да несколько вилл богачей. Никаких памятников архитектуры. На окраине большой резинотехнический завод, на территории которого лагерь пленных американцев и англичан. Жители рассказывали, что там пленные получали питание по линии Международного Красного Креста, как в американской армии, включая шоколад, фрукты и сигареты. Да, это не русские пленные, которых морили голодом.

В один из дней завыла сирена воздушной тревоги, и сразу же из-за гор появились американские летающие крепости. Они шли на большой высоте, и было их очень много. Мне показалось, более сотни. Началась бомбежка. Одна волна бомбардировщиков сменяла другую, и гул разрывов слился в сплошной рев. Мне удалось спрятаться в траншее, приготовленной специально для таких целей.

Когда после бомбежки увидел город, я был потрясен разрушениями и никак не мог понять, для чего бомбили не имеющий промышленности не только военной, но и гражданской город, где были лишь жилые дома, в основном бедных жителей.

Завод резинотехнических изделий не бомбили. Его спасло присутствие английских и американских пленных.

Позже, не помню, в каком месте, видел, как американские истребители налетели на работающих в поле крестьян и расстреляли их из пулеметов. Для чего?

Между прочим, один русский англичанин мне говорил, что пилоты истребителей в подавляющем большинстве негры, а экипажи бомбардировщиков — белые американцы, и это потому, что летать на истребителях опасней — истребители гибнут чаще. Насколько это верно — не знаю.

Участившиеся налеты американской авиации вынудили немцев работать по ночам. Вначале довольно редко, а потом это превратилось в систему. Работали главным образом при свете луны, а иногда зажигались еще карбидные лампы. Надо сказать, что у немцев они применялись довольно широко.

Когда американские бомбардировщики подвешивали “люстры” (светящие авиабомбы), то становилось светло как днем, все работы прекращались, и каждый искал какое-нибудь углубление, готовый зарыться в землю как можно глубже.

Однажды поздно вечером нас погрузили на автомашины и повезли в горы. Что мы делали так далеко от железной дороги, я не помню, но в памяти сохранилось вот что. Дивная теплая южная ночь. Луна заливает все таким ярким светом, что, как говорится, хоть иголки собирай. У нас столь ярко луна никогда не светит . Читать при такой луне можно совершенно свободно, а тени становятся резкими, чернильно-черными. Все вокруг приобретает особое очарование. В траве и на кустах мелькает несметное количество зеленых огоньков, перелетающих с места на место. Оказалось, что это маленькие, весьма невзрачные на вид жучки, которых днем и не заметишь.

С горы было видно, как где-то далеко внизу в долине зажегся огонек, потом другой, третий... Вскоре вся долина засияла сотнями мигающих огоньков: оказалось, это костры, зажженные по случаю какого-то праздника. Очень красивое зрелище!

Иногда у меня возникает мысль: почему тяготы плена не заглушали во мне чувство прекрасного? А может быть, это было некой защитной реакцией организма и восприятие красоты не притуплялось, а, наоборот, обострялось? И оно в какой-то мере помогло мне пережить все и остаться человеком с нормальной психикой.

Правда, с “нормальной” сказано не совсем точно, поскольку пребывание в плену никогда не проходит без последствий, не забывается. К тому же о том, что был в плену и “неполноценный”, напоминали неоднократно и длительное время кололи пленом, зачастую довольно болезненно. Многие чувствовали себя “прокаженными” всю жизнь и, лишь когда прошло чуть ли не пятьдесят лет после окончания войны, признали наконец, что плен — это большое несчастье и корить пленом всех поголовно нельзя. Бывали моменты, когда и я жалел, что не был убит на фронте. Бывали...

Покинув Терни, мы пересекли Италию в северо-восточном направлении и оказались далеко от моря, в селении с длинным названием Сан-Витоаль-Тальяменто. Длиннющий мост через маленький ручеек, который пересыхал в период сухой погоды и разливался почти на шесть километров в период дождей в горах, стал теперь объектом наших трудов. Мы уже почти закончили ремонт, когда американские самолеты доконали его. Мы оставили разбитый мост и отправились на новое место.

Надо сказать, что мне всегда “везло” оказываться в самой гуще бомбежки, и действительно везло — ведь я остался цел, и меня даже не ранило.

Мне особенно запомнилась одна ночная весьма интенсивная бомбежка. Подвесив “люстры”, самолеты волна за волной шли на мост и освобождались от смертоносного груза. Было светло как днем, и от солнечного освещения отличало только наличие резких теней и контрастный переход от света к тени без полутонов. Тяжело ухали бомбы, но куда они летят, понять было невозможно. Днем почти всегда можно увидеть падающую бомбу и даже сориентироваться, в каком направлении следует искать убежище. (Впрочем, это только если бомбит один самолет одиночными бомбами.) Я забрался в трубу под железнодорожной насыпью, и, хотя сверху был надежно защищен от осколков и падающих камней, убежище мое было далеко не безопасным. Если бы бомба разорвалась в створе трубы, меня бы “продуло” и я не написал бы этих строк. Когда днем нас привезли к мосту, я увидел множество воронок около трубы и разрушенную насыпь и был удивлен, что остался цел.

Замечу, что при ночной бомбежке дорога на тот свет, вся в оспинах воронок от бомб, подсвеченная “люстрами”, выглядит ничуть не привлекательнее, чем при дневном освещении.

Вспоминается такой интересный факт. Метрах в двухстах от этого моста у полотна железной дороги стоял домик путевого обходчика. У него была маленькая беспородная собачонка о трех лапах. Четвертую она потеряла при бомбежке моста. Эта собачонка обладала превосходным слухом и сигнализировала о появлении американских самолетов еще до начала воя сирен противовоздушной обороны. Делала она это так: садилась, повернув голову в направлении, откуда шли самолеты, и начинала тявкать как-то по-особенному и жалобно подвывать. Если летели истребители, собачонка оставалась на месте. Если же приближались бомбардировщики — стремглав срывалась с места и убегала куда-то, надо полагать, подальше от моста. Дело в том, что истребители никогда не бомбили мост, а бомбардировщики его бомбили неоднократно, и в один из их налетов собачонка и потеряла одну лапу. На большом расстоянии она прекрасно различала по реву моторов, какие летят самолеты: истребители или бомбардировщики. Сирены же своим воем только извещали о появлении самолетов, не указывая тип их.