Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2007)

Казалось бы, чтбо такое мелкое расхищение полкового имущества, делёж его с рычанием, лаем и грызней по сравнению с тем грандиозным размахом, который явлен был на верхах нашей государственной жизни. Однако непосредственное зрелище публичного паскудства сломало толстую броню даже нашей прочнейшей обывательской выносливости.

— А уж и сволочи же вы, товарищи, если по совести вам сказать…

В качестве нейтрального лица со своего крылечка я слушаю такую беседу по душам между представителями старшего и младшего казацких поколений. Три дубленых тулупа, библейские бороды и растоптанные валенки — а против них двое подчищенных „товарищей” в защитных казакинах и хороших английских сапогах.

— Почему такое? — спокойно поплевывая шелухой семечек, отзываются товарищи.

— По всему. Дойдет скоро, что вы полковое знамя продадите…

— Хм… Это откуда такое „разуме” вы составили?

— Полковую святыню… да! Продадите, ежели бы только нашелся покупатель…

— Это кто не служил, тот, конечно, не понимает. А мы об знаме очень хорошо понимаем…

— Вы считаете, я не служил? Я был на Дунае, сокол мой, имею крест, могу сказать, за что его получил. А вашу братию спросишь: за что получил? — „От Ковны сорок верст бежали, ни разу не остановились”… Опаскудили вы казачество, продали честь и славу… Теперь допродаете последние крохи…

— Мы — в правах. Сейчас — народное право…

— А народ-то вам дал это право? Разве это ваше имущество? Оно — мое, его, другого, третьего — всеобчее. А вы присвоили, продали, раскрали. На господ офицеров пальцами ширяете — а сами что? Кто офицерских вьючек продал и деньги поделил? Офицерские револьверы куда вы подевали? А? Кто же вы после этого?.. Опять же за фураж вам деньги идут? Идут. А у меня вот писаришка стоит, лошадь все время без корма, ни напоить, ни вычистить около ней… Что ж ты это, сокол? Ведь она исхарчится. „А сдохнет — другую дадут”… Вот они как понимают об казенном! Мне стыдно в глаза животному глядеть — иной раз бросишь ей клок, а он себе посвистывает, да в карты, да „николаевку” по двадцати рублей бутылку покупает… Что вы с казачеством сделали? Ведь стыдно называться казаком!..

Это был крик боли и негодования при зрелище беззаботного паскудства просвещенных наших фронтовиков, и чувствовалась в нем горькая горечь бессознательного воспоминания о славном былом, забытом, бесславно запятнанном…”5

А. И. Солженицын, давно интересующийся этим донским писателем, писавший о нем, хранящий часть его архива, взявший, кстати говоря, Крюкова прототипом своего Федора Ковынёва в “Красном Колесе”, говорил о невыраженности христианского фактора и пассивности духовенства в крестьянских восстаниях Центральной России:

“Вандея? Но отметная была разница: наше православное духовенство, не от мира сего, не сливалось с повстанцами, не вдохновляло их как боевое католическое, а осторожно сидело по приходам, по своим домам, хотя и знали: красные придут — все равно могут голову размозжить...”

В донских событиях не всегда было так. Иные духовные лица не стояли в стороне от казачьего дела, благословляли повстанцев. Назову одного батюшку из числа активистов донского сопротивления — кременского священника отца Ивания (так по-донскому). Имелись и другие.

В своих рукописных записках один бывалый казак, которому можно доверять, служивший писарем то в Кременской, то в Перекопской станицах, рассказывает о повстанцах из Перекопской, выставившей в апреле восемнадцатого свой освободительный отряд при прямом участии храброго местного батюшки: “Христово воинство было собрано с хуторов на церковную площадь, на молебствие”. Только “после того, как все подошли под крест и были в отдельности каждый окроплены святой водой”, в колоннах похуторно — иные с вилами в руках — пошли биться с революционными безбожниками.

Усть-Медведицкое восстание, с военной стороны, возглавил войсковой старшина (впоследствии генерал) А. В. Голубинцев. Его книга “Русская Вандея. Очерки Гражданской войны на Дону. 1917 — 1920 гг.”6 отмечает не классовые, а именно национально-религиозные черты казачьей войны: “В толще своей население было глубоко консервативным, и „красная лихорадка” только слегка задела фронтовую молодежь”.

Голубинцев собирал силы фронтовой молодежи в Усть-Хоперской станице Усть-Медведицкого округа (эта станица дала Дону атамана Алексея Каледина и героя германской войны Козьму Крючкова). Площадь обзора у него была, конечно, обширнее, нежели у клетского сотника Келина.

В считанные дни конца апреля восемнадцатого года восстание заполыхало на значительном пространстве правобережного Дона. Голубинцев сообщает: “Станицы по правому берегу Дона: Распопинская, Клетская, Перекопская, Кременская и 2-го Донского округа Ново-Григорьевская, получив мой приказ о мобилизации, сейчас же приступили к формированию конных и пеших сотен под руководством Начальников Обороны, из старших офицеров, находившихся на данный момент на местах. Мобилизация шла успешно, лишь не хватало винтовок и пулеметов, и я был завален просьбами от станиц о скорейшей присылке оружия. Советы почти всюду были уничтожены: вновь появились станичные и хуторские атаманы. От всех станиц за Дон были высланы разъезды для разведки и поднятия восстания”.

Скоро был созван чрезвычайный съезд вольных хуторов и станиц Усть-Медведицкого округа; силами казаков-землеробов, при участии пребывавших в хуторах и станицах офицеров, создана освободительная армия. Образованная из этой армии Усть-Медведицкая бригада прошла до конца свой крестный путь в составе регулярной Донской армии.

События весны восемнадцатого года в Усть-Медведицком округе шли параллельно с происходившим в донских низовьях — там красных начали гнать чуть раньше, а в конце апреля уже собрался Круг спасения Дона; с другой стороны, усть-медведицкая весна повторяет случившееся несколькими месяцами раньше в Новочеркасске, только в меньших масштабах: апатия, охватившая казаков-фронтовиков, смелые инициаторы борьбы — казачьи офицеры Голубинцев, Алексеев, Долгов да примкнувшие к ним шестнадцати-семнадцатилетние гимназисты, реалисты, семинаристы.

В первые дни Усть-Медведица держалась на их юношеском энтузиазме.

Пробуждению национального и религиозного сознания местная молодежь многим обязана здешним литераторам Федору Крюкову и Роману Кумову.

Крюков добрался до Усть-Медведицкой из захваченной мироновцами Глазуновской станицы примерно в те же дни, когда там побывал чуть не пущенный в расход Николай Келин.