Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2007)

25 октября 1911 года.

Москва, Житная, 10.

Многоуважаемый Корней Иванович,

С живейшей готовностью посылаю Вам — сб. «Знание» — XXXVI и позволю себе присоединить свой I т<���ом> рассказов1 и книжечку рассказов детских2.

Сколько раз приходило желание послать Вам на просмотр работу свою посильную, и каждый раз удержало чувство не то стыда, не то жути.

Так как-то жутко было на глаза попасть.

Но вот теперь странная случайность дала мне возможность и осуществление попасть Вам на глаза и, быть может, под острое и меткое перо. Ну, что делать. Случайность...

Опять мне как-то неловко. Дело в том, что Вы, очевидно, не могли разобрать подпись под открыткой из Рима. Я еще не бывал за границей, и кто-то, очевидно, носящий фамилию однозвучную и внешне похожую на мою, писал Вам.

И вот случайность... От сердца скажу, мне было бы очень приятно написать Вам, послать Вам не одно письмо и тем более из-за границы, куда тянет неудержимо — хоть глазком поглядеть, но не было у меня хотя бы мало-мальски основательного повода к этому. Яркость Ваша? Да, конечно. Но смущался — дает ли яркость таланта право каждому говорить таланту — желаю с Вами быть знакомым, и вот пишу Вам по этому поводу... И вот тут случайность...

Я благодарю ее, счастливую, быть может, для меня. Не посетуйте, что приложил свое писание. Вам-то именно и хотел, всегда хотел показать свои работы и узнать, что Вы скажете.

Очень, очень благодарю и за любезное приглашение работать. Люблю для детей работать, но еще не пробовал писать для малюток. Не знаю, выйдет ли что. Если возможно, не откажите распорядиться выслать мне нумерка 2 — 3 «Ж<���ар>-Птицы». А если найду в себе силы, Вашим слугой буду.

Примите уверение в искреннем и полном уважении к Вам.

Ив. Шмелев.

1 Шмелев Ив. Рассказы. Т. II. СПб., «Знание», 1910.

2 Шмелев Ив. К светлой цели. Первая книга рассказов. М., «Юная Россия», 1910.

3

К. И. Чуковский — И. С. Шмелеву

7 ноября 1911 года.

Москва, Житная, 10.

Многоуважаемый Ив<���ан> С<���ергеевич>,

Ваша вещь поразительная!1 Я хожу из дому в дом и читаю ее вслух, и все восхищаются. Я взял ее с собою в вагон, когда ехал к Леониду Андрееву2, и в иных местах не мог от волнения читать. Говорил о ней Андрееву, — он тоже слышал о ней — и даже те отрывки, которые из нее напечатаны в разных газетных статьях, восхищают его. Мне кажется, что уже лет десять не читал ничего подобного. И, помимо чувства, какая умелость. Как мастерски сделаны первые главы.

Ваш Чуковский.

Сам я болел. Теперь — и развинчен. Ничего писать не умею. Свирепые бессонницы одолели меня. Чуть только поправлюсь, выскажу, как умею, свое восхищение — но [не?] в этом же дело.

1 Имеется в виду повесть Шмелева «Человек из ресторана».

2 Речь идет о поездке Чуковского в середине октября 1910 года к Л. Н. Андрееву на его дачу в Ваммельсуу.

4

И. С. Шмелев — К. И. Чуковскому

10 ноября 1911 года.

Многоуважаемый Корней Иванович,

Как обрадовали Вы меня, какую теплую и светлую каплю кинули на мое сердце. Не умею и сказать. Читал письмо, и дрожали руки, и сердце дрожало. Но не от удовольствия и удовлетворения дрожало, а от какого-то иного чувства, неизмеримо ценнейшего и неопределимого. Знаете, когда щекочет в глазах и ползут мурашки. Ну вот, вот и дождался, вот и потянулись к иному сердцу слова, выдавленные из души, ушли из тихой комнатки в жизнь, под небо, и нашли приют и привет. И не спугнули их шумы бойкой и хлесткой жизни, и не затоптали их на перекрестках. Я счастлив и благодарю, благодарю. Не прошло еще время, когда и тихие слова слышатся, когда биение мелкой жизни отзывается в родном сердце.

Счастливо сознание для меня, что могу говорить, что лежит в душе заветного, что легко принимается это заветное, что Вы его приняли. Вы, знающий тайну вышелушивания ядра писательского, хватающий сердце и суть среди побочных многих течений и пристроек авторской манеры и настроений, умеющий разом сыскать главное, то скрытое зеркальце, где отражается настоящее лицо, где ярче глаза, где особенно сильно отражается постукивание сердца. Вот так несправедливо забытый Альбов в Вас в наше время нашел главн<���ым> образом своего толкователя1. Не зря я упоминаю Альбова. От него первого, милого, светлого и глубоко страдавшего, угрюмого, подавленного, узна­л я, что могу работать, что должен работать, что есть у меня чему послужить2. От него первого принял отзвук сердца истомленного, умевшего тихо плакать там, где можно или источать желчь, или злобно смеяться, или, плюнув на все, отдаться течениям бесшабашной веселости или самодовольства. И вот Вы — в строках понял я — сказали мне еще большое и доброе. И милый С. Н. Ценский сказал, чуткий и задумчиво-нежный, и глубокий3.

Я счастлив, очень счастлив. Примите эти слова в самом мягком тоне. И глубоко чувствую. И Вашу душевную искренность чую, и рад, рад.

Мечтал и желал боязливо — хоть бы лакеи человеческие, хоть бы невидные, скорбные, замызганные только бы прочитали и понесли что на сердце, боялся, что чадом и гарью кухонной и грязцой невидной запахнет от повести, и неприятно отвернутся, зажимая нос, те, что обычно читают и любят запахи более тонкие и глубокие. Но вот читают. О, не о чутких говорю, не о тех, кто принимает жизнь во всех ее сторонах, и не о тех, кто еще не приобрел удобного умения освежающее, гладкое и удобное видать в жизни и катится по гладким дорожкам без встрясок и толчков, а о тех, кто на кладбищах может выплясывать под гармошку, и в слезах и стонах ловить лишь прекрасное переживание, или ничего не видеть и ничего не слышать ввиду особо праздничного и ловкого устройства уха и глаза. Кто спешит и не задерживается, потому что дорого время и так прекрасна жизнь.

Рад потому я, что мелкое и жуткое в жизни еще встречает отклик в родной душе, еще не все облеклись в толстые кожи, еще воспринимает ухо писк и косноязычные слова. Воспринимает и чует за косноязычием больное и заветное, засыпанное мусором и плевками, окурками и кусками празднующих. Ловит еще писк в шумах и звонах рюмочного действия и в тонких мелодиях наджизненного и успокаивающего.

А как жутко было выйти на свет с лакеем Скороходовым4, который и говорить-то разучился по-человечески, а знает одно — «слушаю-сь» и «сей минут-с»... да «не извольте беспокоиться». Боялся, что и мне скажут -а-а... или даже этого не скажут, а так только... бровью... или пальцем. Или в лучшем случает выругают, что даже, пожалуй, лучше в некоем отношении. А то и так... Эй, Шепелев!.. Бывало и Шепелев и... из кавказской жизни (вм<���есто> крымской) и... высокопокровительственное — ммм-да! И не разберешь — ругнули или плюнули. И еще хорошо бы, ежели бы плюнули с до­стоинством, так сказать, смело, звучно и уверенно, с открытыми глазами. А то и не видишь, кто плюнул и как он в лице, уверенно ли и даже с удовольствием и весом... а все больше таким боковым, скользким отплевыванием, через зубы вбок. Только слышишь — цыкнут так, между делом, походя — попадет, нет ли — все равно. Ну и жуть, и омерзение, и тоска. И не знаешь, стоит ли огород городить и людей в расходы вводить и в раздражение. Все-таки себя поберегли бы для хорошего дела и вообще.