Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2009)

Торфяная жижа поднялась, и болота неотвратимо наступают на бездушный старый мир. Володя представлял, как тысячи таких же, как он, ловят сейчас в прицел полицейский спецназ. И каждый выстрел приближает тот час, когда нежность затопит землю.

– Уходи, Дун, уходите все. Мы сделали своё дело. Всё как тогда, сто лет назад. Мы взяли коммуникации и терминалы, и теперь революцию не остановить.

Володя раздвинул сошки стрелкового комплекса и посмотрел через прицел на наступавших. Те залегли за припаркованным автомобилем. Запустив баллистическую программу, он открыл огонь. Сначала он убил офицера, а потом зажёг броневик. Зелёный крест аптеки давно разлетелся вдребезги.

Теперь и фонарь, освещавший внутренность комнаты, брызнул осколками.

Его накрыла темнота, но было поздно. Полицейский снайпер попал ему в бок, стало нестерпимо холодно. Очень хотелось, чтобы кто-то приласкал, погладил по голове, прощаясь, как давным-давно прощался с ним отец, стыдившийся своих чувств.

Но это можно было перетерпеть, ведь революция продолжалась.

Она и была – вместо всего несбывшегося – высшая точка нежности.

перегон

Выехали рано, ещё до звезды, но едва рассвело, “японка” уткнулась в противоподкатный брус огромной фуры. Чужой дизельный выхлоп, сизый и сладкий, мешался с утренним туманом.

– А знаешь, я-то раньше бомбил у аэропорта. Страшное дело – челноки там с одной стороны, братва с другой. Я как-то ехал с порта и вижу – мытари наши обедают: поляна на капоте накрыта, водочка там, курочка. Но мы со свистом прошли, те и глазом не моргнули – с других соберут. А вот некоторые поездом ехали, так вместо мешков с песком закладывали китайскими пуховиками двери и стены. На рынке как-то из пуховика жакан вытрясли.

– И что?

– Ну, уценили пуховик, пришлось уценить – ведь с дыркой. Я сейчас как сон это вспоминаю, десять лет этих проклятых.

Володя уставился в грязный брус-швеллер грузовика прямо перед глазами. На нём едва читались буквы какой-то весёлой надписи, но всю её уже невозможно было понять.

– А потом я возил одного туза, – сказал Рудаков. – На мерине возил, на лаковом таком обмылке. Повёз как-то в аэропорт. Начальник отгрузился в самолёт и улетел в те страны, где по слухам гораздо лучше жить, а я, по старой памяти, решил поправить бюджет. Подсадил к себе какого-то дохлого мужчинку и гоню по широкому и почти что гладкому нашему шоссе к Соцгороду. Откуда ни возьмись, подрезает меня форсированная “девятка” и прижимает к обочине. Не желая портить дорогую машину, прижался и вижу – вылезли четверо, подошли. Протяжно так произносят:

– Значит так, колёса от машинки – к нам в багажник.

Ну, я, обливаясь слезами, начинаю снимать колёса со своей машины, а пассажир мой, хрен недоделанный, сидит не шелохнувшись. Наконец последнее колесо сняли и загрузили в чужой багажник. В этот момент невзрачный пассажир вылезает и произносит также нараспев:

– Значит так, ребята, а вот теперь мне уже некогда... Колёса – обратно, а колёса с “девятки” – к нам в багажник.

При этих словах этот дохлый хрен вынул из складок тела такой агрегат, что непонятно даже, откуда там пули вылетают. Эти четверо только молча переглянулись и взялись за ключи. Я сижу – ни жив ни мёртв.

Доехали, я ментам смотрящим всё рассказал – мне-то зачем чужая резина, да ещё такая. Вместе вернулись – ну, тех архаровцев след простыл, какой-то инженер на другой “девятке” кукует. Раздели его добры молодцы. Отдали мы ему колёса, да и поехали в разные стороны.

– А долго ты на мерине ездил-то?

– Да нет, бог миловал. Как стрелять стали, я сразу и свалил. Видел на речке кладбище? Там они и стоят, ребята, – пассажиры да водилы. Белым по чёрному, мрамор да гранит, в полный рост – в спортивных трениках, кроссовках, с ключами от таких же меринов на пальцах. Ну его, это дело. Как пулять начнут, не спросят, кто тут на окладе, а кто хозяин. Да и правильно сделал – хозяин-то мой там, во втором ряду.

– Упромыслили хозяина-то?

– Там дело тёмное. Говорят, его “Чёрный нивовод” с моста подпихнул. Есть у нас такая легенда. Но, понятно, нечего гонять, да и водиле он наливал – один пить не мог.

Но время шло, а фура впереди не двигалась. Раевский и Рудаков переглянулись, но делать было нечего – обгонять в тумане себе дороже. Не глуша мотор ещё минут десять, они переглянулись снова – опять без слов, но взгляды уже потяжелели, поугрюмели. Володя, согнувшись на заднем сиденье, натянул сапоги и, кряхтя, вылез наружу.

Шофёр большой фуры, на грязном боку которой расправил лапы огромный политически-ориентированный медведь, высунул из окошка седую растрёпанную голову. Голова смотрела на Раевского с высоты второго этажа. Так смотрит на внука, играющего во дворе, строгий дедушка на балконе.

– Не, не парься, братан, жди – там тебе хода нет.

– Что там? Авария?

– Ну, можно и так сказать. Сгуляй – увидишь, – ответили сверху, и туман скрыл голову.

Раевский пошёл вперёд. Он шёл и шёл, а машины всё не кончались, стояли одна за другой плотно и недвижно. Наконец перед ним открылась котловина, в которую спускалась автомобильная змея. Там, на дне, плескалось озеро жидкой грязи. Через грязь медленно полз зелёный артиллерийский тягач, ведя за собой грузовик.

Из тумана потянуло кислым сигаретным дымом. Чтобы не спускаться вниз, Раевский спросил у куривших, почём услуга, и тут же переспросил в ужасе.

– Деревянными?

Ему не ответили, а только захохотали. Он подождал, чтобы оценить скорость переправы, и ужаснулся ещё больше, помножив её на число машин в заторе.

Раевский вернулся, и они с Рудаковым стали коротать время – до обеда пробка продвинулись метров на сто, потом дело и вовсе застопорилось. Рудакову идея перегона японской машины из Владивостока не нравилась, но и для него деньги были пуще неволи. Времени было полно, сами деньги пока и вовсе отсутствовали в этом уравнении – они были призрачной, нематериальной составляющей будущего.

После обеда обстановку отправился разведывать сосед из фуры.

Через полчаса он стукнул в окно:

– Эй, мужики, стоим. Тягач сломался.

Никто даже не выругался.

– Пробка как на Тверской, – вздохнул Раевский.

– Ты на Тверской стоял? – заинтересованно спросил его напарник. – В Москве был?

– Не стоял, а знаю.

– Знаешь – не знаешь, – сказал Рудаков, – а я вот в очереди на растаможку стоял. На польской границе – это дня три. Это тебе не Тверская – там в пробках сколько стоишь? Час. Ну – два. А не понравилось – выпрыгнул и пошёл по бабам.