Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2010)

Оркестр заканчивал играть в полночь, и тогда Алик уходил домой, а то, подозреваю я, торчал бы под окнами “Астории” день и ночь.

Чехов. Другая музыка

“Я готов день и ночь стоять почетным караулом у крыльца того дома, где живет Петр Ильич…” Да, это — Чехов, сдержанный, ироничный, “объективный” Чехов! “Посылаю Вам, — пишет он Петру Ильичу, — и фотографию, и книги, и послал бы даже солнце, если бы оно принадлежало мне”. А спустя два с половиной года публикует маленький рассказ “После театра” — единственную свою вещь, сюжетной завязкой которой служит эстетическое переживание героя. Не какие-то внешние события, а эстетическое переживание.

Чем вызвано оно? Какое произведение искусства толкнуло Чехова на столь необычный для него литературный ход?

Произведение это — опера Чайковского “Евгений Онегин”. Именно после нее героиня рассказа шестнадцатилетняя Надя Зеленина пишет письмо, на которое в обычном состоянии ни за что не отважилась бы…

Думал ли я, отправляясь в Таганрог, что встречусь здесь не только с Чеховым, но и с Чайковским тоже! Вот как произошла эта незапланированная и оттого особенно волнующая встреча.

Спустившись к морю, медленно брел вдоль кромки серого мартовского льда, уже кое-где растаявшего, и вдруг, подняв голову, обмер: высоко над обрывом парил, освещенный солнцем, замок. Через час я был возле него. Отсюда, с улицы, он выглядел не столь внушительно, поугас загадочный средневековый колорит, но как ожило это мертвое, из красного кирпича здание, когда я прочел на его фасаде, что дом этот принадлежал брату композитора, Ипполиту Чайковскому и Петр Ильич трижды бывал в нем!

Однако не с этим домом, в одной из комнат которого играл на рояле великий композитор, связано у Антона Павловича первое в жизни музыкальное (вернее, музыкально-театральное) впечатление. С таганрогским театром связано оно. С фантастическо-комической оперой Жака Оффенбаха “Прекрасная Елена”, которую давала труппа Вальяно.

Сохранилась афиша этого театра. “С дозволения Начальства” стоит сверху, а внизу — “цена местам”. От восьми рублей (ложи литерные) до тридцати копеек (галерка). Но даже эти копейки надо было откуда-то взять, и тринадцатилетний Антон с младшим братом Иваном терпеливо копили их, пока не набралось, наконец, заветных шесть гривенников.

Отправляясь в театр, братья понятия не имели, что увидят там. Тем сильнее было впечатление. На обратном пути, рассказывал много лет спустя Иван Павлович, “мы всю дорогу, не замечая ни погоды, ни неудобной местности, оживленно вспоминали, что делалось в театре”…

“В человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли”. Слова эти, девальвированные бесконечными повторениями, утратили для нас свою изначальную свежесть, но попробуйте услышать их так, будто они произносятся впервые, и вы явственно различите, что это — слова артиста. (Не путать с актером!)

Чехов был им не только в своих произведениях, но и в жизни, каждодневной жизни, вплоть до последнего своего вздоха. С улыбкой выпил он, вспоминает Книппер-Чехова, бокал шампанского, повернулся “на левый бок и вскоре умолкнул навсегда”.

Чтобы умереть так, надо обладать не только могучей волей, не только способностью — редчайшей! — видеть собственную маленькую жизнь в общем потоке бесконечного времени, но и безупречным чувством прекрасного.

А еще — особым отношением к судьбе, которой он, несмотря на скупость отпущенного ему срока, успел-таки воздать благодаренье.

Абдуллаев Евгений Викторович - поэт, прозаик и критик. Родился в 1971 году в Ташкенте. (Стихи и прозу публикует под псевдонимом Сухбат Афлатуни.) Окончил философский факультет Ташкентского государственного университета. Лауреат "Русской премии" (2005), молодежной премии "Триумф" (2006). Живет в Ташкенте.

Статья Евгения Абдуллаева продолжает разговор о современной поэзии, начатый в №?1 журнала за этот год И. Кукулиным и продолженный в № 4 Л. Костюковым.

В начале — личное. Новое столетие я встречал у себя в Ташкенте с высоченной температурой, с нетронутыми салатами и таблетками у изголовья; ровно в двенадцать добавился колокольный звон (рядом находился женский монастырь) и поздравления через громкоговоритель (с другой стороны находилась женская колония).

Так начались мои «нулевые». Пошли годы, напоминающие тревожные телефонные номера: «01», «02», «03»... Падали башни, взрывались поезда, рос ВВП, жить становилось лучше, но не веселее.

Правда, была литература.

Девяностые были для меня годами, почти по Боэцию, «утешения философией»: читал философов и жил дальше. «Нулевые» — хотя философия, конечно, никуда не делась (вон стоит в шкафу) — стали годами «утешения литературой».

Поскольку — перехожу к главному — где-то на границе девяностых и «нулевых» я окончательно перебрался «...с черного хода в литературу, / где канделябры, паркет и булавки» (Глеб Шульпяков).

Паркета и канделябров в моей литературе, правда, не было (возникли только в конце «нулевых», когда взялся за историческую прозу). А булавки были, булавки хорошо помню; и сам на них садился, и другим щедро подкладывал. И все это было прекрасно.

О ней, о литературе «нулевых», и пойдет речь. Теперь надеваю очки и начинаю говорить серьезно.

Пара необходимых уточнений.

Первое. Хотя в заглавии заявлена «литература», разговор будет идти главным образом о поэзии. Но и о прозе — тоже: при всем различии путей поэзии и прозы в «нулевых», просматриваются некоторые общие тенденции, без упоминания которых значительно обеднеет разговор и о поэзии, и о литературе вообще.

И второе. Литературные периоды плохо укладываются в прокрустово ложе хронологии. Так и «нулевые» несколько выпирают из него, начинаясь, назревая , на мой взгляд, где-то уже в 98 — 99-м. Когда после августовского кризиса 1998 года, после бомбардировок Белграда, после взрывов в Москве и начался неоконсервативный поворот, под знаком которого прошло все последующее десятилетие.

sub Немного алгебры /sub

Для затравки предлагаю результаты маленького сравнительного исследования, на которое я потратил пару дней, заработав головную боль и «песок» в глазах.

А именно: я выписал имена живущих русских поэтов, чьи стихи были опубликованы в конце 1997-го, и тех, кто публиковался в конце 2009-го. Сравнил списки и попытался выяснить, изменился ли, и если да, то насколько, «портрет» стихотворца. По двум формальным признакам. По возрасту — что важно с точки зрения смены литературных поколений. И по месту проживания — что дает возможность уточнить географический охват столичными журналами современной русской поэзии.