Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2006)

Что поделаешь, украинизаторы именно этот термин предпочитают другим. Киевский журналист Лариса Масенко, например, считает (в книге, вышедшей за несколько лет до “оранжевой революции”), что идет настоящая война и что она будет вестись “до победного конца” — “пока одна сторона не одолеет на всей территории другую”1.

Упаси Бог от такого “победного конца”: его нельзя пожелать ни той, ни другой стороне. Победа украинизаторов “на всей территории” поведет к тому, что потомки русских, проживающие на Украине, в конце концов забудут язык своих предков и даже “Евгения Онегина”, например, будут читать в переводе (если вообще будут его читать). Сегодня это похоже на злую шутку, а послезавтра может стать реальностью, которая будет восприниматься как нечто само собою разумеющееся. С другой стороны, умирание украин­ского языка, если таковое будет происходить, никоим образом не должно вызвать ликование у русских, независимо от того, проживают они в России или на Украине.

Россиянам, наслышанным о последних “наступательных операциях” украинизаторов — таких, как закрытие русских школ и замена их украинскими, обязательный перевод судоговорения на государственный, то есть украин­ский, язык и т. д., — одно допущение, что украинский язык может кончиться, покажется как минимум несвоевременным. Между тем такая возможность тоже реально существует. Украинский стал языком преимущественно творческой интеллигенции (и, между прочим, некоторых крупных — быть может, европейского значения — поэтов), но в массах постепенно утрачивает свои позиции. Поэтому он сегодня действительно нуждается в государственной поддержке. Другое дело, что такая поддержка не должна сопровождаться гонениями на русский язык.

Языковая ситуация на Украине чрезвычайно сложная, запутанная. Считается, что примерно треть (или немногим более того) жителей республики говорит по-украински, примерно столько же по-русски и еще треть (или немногим менее того) — на суржике2. Но эти данные в большой мере условны. Дело в том, что одни и те же люди в различных ситуациях пользуются разными языками. Вот интересные результаты обследования (я нашел их в книге той же Масенко), проведенного в двух украинских школах Киева на исходе 90-х годов. С бабусею и дiдусем говорили на мове 56 процентов учащихся, с родителями — 39 процентов, между собою на школьных переменках — 29 процентов (уроки, естественно, идут только на украинском), после школы, на улице — 10 процентов3. Выходит, что даже учащиеся украинских школ, даже выросшие в большинстве своем из украинского корня (это видно из того, что с бабусею и дiдусем приходится говорить на мове ), больше все-таки пользуются русским языком, чем украинским.

Все постсоветские годы русский язык на Украине не только обороняется, но и наступает (другой вопрос, какого он качества). Писатель Иван Драч (ставший при Ющенко главой Комитета по информационной политике) утверж­дает даже (в интервью, переданном по радио “Свобода”), что в постсоветские годы русификация только усилилась: Украина-де “захлебнулась” в русскоязычном потоке информации. Какие-то основания для такого утверждения есть: пресса, телерадиоэфир и особенно книгоиздательское дело до самого последнего времени оставались в подавляющей части русскоязычными. Москаль-чарiвник (был когда-то у И. Котляревского водевиль с таким названием) в своем новом постсоветском образе (в котором существенно участвует, приходится это признать, “культура попсы и блатняка”) “обаяет” украинцев зачастую против их собственной воли.

“В нашем обществе, — пишет Л. Масенко, выражая позицию украинской стороны, — <...> оставлять развитие языково-культурной сферы на волю стихии равносильно самоубийству…”4 Разлитию стихии украиноязычная интеллигенция противопоставляет волевые усилия, которые могут оказаться (а могут и не оказаться) эффективными, хотя бы в более отдаленной перспективе5.

Придавая исключительное значение языку, украинизаторы остаются на точке зрения немецких романтиков и некоторых филологов, таких, как В. Гумбольдт, чрезмерно сближавших понятия “язык” и “народ”. Эта точка зрения нашла, как известно, продолжателей и в России (П. Вяземский: “Язык есть исповедь народа”), особенно среди славянофилов. Отчасти, конечно, такое сближение оправданно, но только отчасти.

Существуют ведь народы дву- и более язычные (Швейцария, Бельгия, Индия и другие). И есть народы, говорящие на одном языке, но в свое время обособившиеся друг от друга или даже (как сербы и хорваты) ставшие друг с другом во враждебные отношения. Потому что в формировании народов принимает участие не только фактор языка, но и факторы политики, экономики, культуры, наконец, — the last, but not least — религии.

Концепция романтиков имела бы больше весомости, если бы национальности существовали в том самом виде, в каком они появились на свет божий после вавилонского столпотворения, и говорили бы на тех же самых языках, на каких они говорили тогда. Но этого не произошло. Если бы можно было заснять откуда-то из космоса картину расселения человечества по земле и потом прокрутить заснятую пленку в ускоренном темпе, нас поразила бы мельтешня племен, которые постоянно куда-то движутся, разливаются по лицу земли, а потом в короткое время исчезают, сливаются с другими или, наоборот, дифференцируются, и то же самое происходит с языками. Что считалось диалектом, вдруг становится языком, и, наоборот, иной язык становится диалектальным или вовсе исчезает.

Такая мельтешня удручает. Хочется “остановить” ее и по возможности окопаться на “твердой почве” определенного народа-языка. Иногда это удается. Иногда случается, что тот или иной язык до такой степени утвердил себя в истории, что он надолго переживает народ, который на нем говорил. Так вышло с латынью, которая оставалась главным языком Европы на протяжении всех Средних веков и отчасти даже Нового времени. И не только и даже не столько потому, что это был когда-то язык великой и могущественной империи, сколько потому, что на нем создавались великие и (что было особенно важно для минувших веков) поучительные произведения. Разумеется, латинским владело незначительное меньшинство населения. Живыми языками были “варварские” языки; в романских странах — разновидности вульгаты, то есть вульгарной, порченой латыни, которые менялись от века к веку и от местности к местности. Чтобы “остановить” этот процесс, нужна была сила гения.

Для Италии, самой непосредственной наследницы Римской империи, таким гением явился Данте. Читать “Божественную комедию” (около 1300 года) сегодня почти так же просто, как и современную итальянскую литературу (точнее, итальянскую литературу, какою она была еще несколько десятилетий назад, потому что в современных произведениях появляется слишком много жаргонизмов). Для сравнения: сквозь французские или английские тексты ХVI (!) века продираешься с большим трудом; некоторые слова и выражения просто непонятны. Можно сказать, что Данте “навязал” итальянцам “свой” язык, ставший могущественным фактором образования итальянской нации. (При этом он не “отменил” латынь, напротив, эпоха Возрождения — как раз творчеством Данте инициированная — создала настоящий культ античности, но он ограничивался узким кругом избранных; общенациональным языком стал итальянский, на котором принялись писать поэты и мыслители, бросившие вызов древним образцам; латынь оставалась языком науки и, разумеется, католической Церкви.) Отметим главное: создание современного итальянского языка не было для Данте самоцелью, его волновало совсе­м другое — посмертная судьба человека и, в земном плане, судьба Империи.