Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2007)

“Моя душа сплетена из грязи, нежности и грусти…” 150 лет со дня рождения В. В. Розанова. — “Наше наследие”, 2006, № 78.

Здесь — блестяще скомпилированный Виктором Сукачом “Auto-портрет Розанова” и доклад русского эмигранта Никиты Муравьева (Париж), сделанный еще в конце 30-х. Муравьевский доклад, в свою очередь, предваряет статья Л. А. Цибизовой о религиозно-философских исканиях главного героя этого номера. Условная тема подборки текстов: духовная биография человека, про которого Чуковский писал когда-то, что у него несколько сердец.

“Трагедия Розанова, может быть, и вытекает целиком из его природной двойственности: постоянного душевного стремления найти тепло, жалость и успокоение и столь же природного качества его интеллекта доводить всякую мысль, всякую веру до их логической и холодной крайности” (Н. Муравьев, “О Розанове”).

Из открывающей номер журнала статьи все того же В. Сукача “Enfant terrible русской литературы” я как-то дополнительно понял, сколь далеко и глубоко зашли “отношения” исследователя и героя исследования.

Евгений Попов. “Случай” на станции Варварка . — “СВ” (бортовой журнал Р<���оссийских> Ж<���елезных> Д<���орог>), № 12.

Элегантный, как всегда, рассказ “самого веселого анархиста русской прозы” заканчивается так:

“Было двенадцать. Било двенадцать.

— Ну что же вы это приуныли, друзья? Ведь жизнь продолжается, — улыбнулся Иван Иванович, закончив свой рассказ.

И мы все заулыбались, задвигались. Все мы — я, Фофанов, Абдрашитов, Шепета, Ким. Наш поезд летел вперед, на восток.

Владивосток — Москва. 16 — 22 октября 2006”.

…Этот журнал с рассказом из серии типа и узнала мама своего отца нам положили этой зимой в купе поезда Москва — Ижевск, и прозаик Михаил Бутов призывно ткнул в текст: “Узнаешь?” И я узнал. По дороге в вышеупомянутый Владивосток (и по дороге обратно) Евгений Анатольевич Попов периодически трогательно жаловался, что пора, мол, садиться за святочный рассказ для заработка. Пора, мол. Поделился и некоторыми наметками. И вот — результат. И реалии тут есть для меня узнаваемые, а Шепета — это же известный дальневосточный поэт, на книжечку которого отозвалась у нас Василина Орлова, Иван Иванович, замдиректора вольфрамового комбината и сподвижник Колесова. Откуда что берется? И как все просто на первый взгляд. Впрочем, говорят, Тотоша и Кокоша в “Мойдодыре” Чуковского — это на самом деле домашние прозвища племянников Чехова — Антона и Николая. А К. Ч., как известно, Чеховым занимался всю жизнь. Добро не пропадает.

Геннадий Русаков. Мне ярость жизни раздувала вены… — “Дружба народов”, 2006, № 12.

...................................

Нет мне любви мучительнее слов.

Нет мне друзей испытаннее строчек.

Нет ремесла достойней мастеров,

чем золотое дело одиночек.

Во всем они, великие, грешны.

Но ни в одной вине не виноваты,

когда они из времени слышны —

биллиардисты, лицедеи, хваты...

.....................................

Минувшим декабрем “литературная поездка” в Удмуртию свела меня с Русаковым, чья книжечка “Время птицы” прожила со мной когда-то долгий юношеский отрезок жизни, зналась почти наизусть, укрепляла в трудные и счастливые дни. В одной из аудиторий, опершись рукой на столешницу, подавшись вперед в своем свитере грубой вязки, он уговаривал глуховато: “Только не пишите стихов… Страшное это, невыносимое, совсем ненужное дело… Не ломайте себе жизнь, поживите так…” Опрятный, закрытый, ровный, внимательный к собеседнику. По дороге в Ижевск Бутов предложил набить ему трубочку (для Бутова, насколько я знаю, сие — почти индейское признание). Давно не курящий Геннадий Александрович мудро и смешно вертел седым ежиком, вглядываясь в свое тамбурное отражение. Нет, никогда я не пойму, откуда и почему идет через человека поэзия.

Вера Савельева. Лишь в них сверкает пламя Прометея. — “Книголюб”, 2006, № 10 .

“В литературе описаны глаза всех цветов и даже глаза антропоморфных демонических существ (у булгаковского Воланда, например, правый глаз — черный и мутный, а левый — зеленый и безумный). Зрачок как святая святых глаза воспет в стихах Абая, О. Мандельштама, М. Петровых. Чудо зрачка в том, что, заглянув в него, каждый видит свое миниатюрное отражение (на латыни зрачок называют pupilla — пупсик, куколка). У умерших зрачок тускнеет, и это свидетельствует об утрате души (египтяне считали глаза ее вместилищем). Обращение к возлюбленной: „Ты зрачок глаз моих” — одно из самых нежных в любовной лирике. Бесценность глаз подчеркнута в сравнении В. Маяковского: „Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека”.

Глаза в художественных текстах живут своей жизнью: они смотрят, вопрошают, притягивают, отталкивают, говорят без слов, плачут, моргают. Моргание — одно из самых быстрых рефлекторных движений мышц человека (вспомним сказочную формулу — „моргнуть не успел”). Ученые подсчитали, что ежедневно глаз моргает 11 500 раз. Описание глаз сопровождает описание век, ресниц, бровей. Поэты называют глаза „заресничной страной”, пишут о ласточках, ниточках, полумесяце бровей и соболиных бровях”.

Страшно подумать, как далеко может зайти этот “книголюбный” проект — “Художественная антропология”. Шучу. Дело, однако, нужное.

Снег, вода, огонь и уголь. “Остров” между отчаянием и спасением. Интервью режиссера Павла Лунгина, актера Виктора Сухорукова и монаха Космы. — “Нескучный сад”, 2006, № 6 (23) (ноябрь — декабрь).

Режиссер Павел Лунгин: “Все мои работы о том, как просыпается душа в человеке. И таксист в „Такси-блюзе”, и мальчик-антисемит в „Луна-парке” проходят через мучительное, тяжелое, часто неприятное для человека открытие, ощущение в себе духовной сущности. Это дается муками, конвульсиями, даже физической болью. Для меня это самая большая тайна в мире — просыпание души. Когда человек вдруг начинает совершать поступки, невыгодные ему. Что заставляет эгоистическое, слабое человеческое существо поступать наперекор своим материальным или физическим интересам? Для меня это одно из доказательств проявления Высшей Силы, иной правды, иной жизни. Я заворожен этим процессом и пытаюсь исследовать его. <���…> Монахи Анатолий, Иов и Филарет — это три пути к Богу, каждый из которых я считаю достойным. Есть мучительная, болевая, экстатическая вера о. Анатолия. Вера героя Сухорукова — детская, он верит как ребенок, без трагедии, в абсолютном доверии, в радости. И есть карьерная вера Иова. Он служит Богу, как офицер: честно, ждет повышения, новых звездочек, а они почему-то не приходят, и он не понимает, в чем дело. И все трое искренне верят в Бога”.