Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2009)

— Это... это потом, — махнул ножом парень-повар. — Это мы потом запечем. Отнеси пока в холодильник, только, слышишь, не в морозилку! Или нет, давай сюда парочку.

Парень отобрал двух лаптей, ловко выпустил им кишки и насыпал внутрь соли.

— Слышишь, свистни там Даше, чтобы захватила фольгу, — крикнул он через плечо громко, думая, что Двусик уходит, но Двусик не уходил, и тогда — парень:

— Ты пробовал когда-нибудь рыбную солянку?

— Нет. — Двусик помотал головой. Он знал только ту солянку, которую варили в их совхозной столовой, пока существовали совхоз и столовая.

— Вот попробуешь. Я классно готовлю рыбную солянку. Как зовут-то тебя, забыл.

— Отто Юрьевич, — сказал Двусик.

— А, да, Шмидт! Героический советский полярник! Ну, ступай себе, братец.

Двусик направился с ведром к дому, только не вошел сразу, походил вокруг трактора, левое заднее колесо опять немного спустило, надо будет подкачивать. “Вот зараза!” — он сплюнул и почувствовал, что осталось на усах. Он отер усы рукавом, а потом посмотрел в ведро — не попало ли туда, избавь бог.

К костру девушки собирались долго, прихорашивались и красились, накладывали на руки и плечи противокомариную мазь. Двусик несколько раз успел сходить туда и сюда, относя еду и вино. Поколол дров. Несколько распиленных бревен лежали неподалеку, и Двусик прикатывал чурбаки, пиная их ногой под уклон.

В вечереющем воздухе появилась первая сырость, и в беседку решено было не идти, все расселись по чурбакам у огня. Как участнику рыбной ловли Двусику тоже выделили глубокую фарфоровую тарелку, доверху наполненную горячей солянкой. Он поставил ее на колени, придерживая пальцами за краешки, и не знал, что делать с ней дальше. И совсем уже растерялся, когда ему протянули ложку, следом хлеб и зеленый лук, а потом подали стакан. Он вспотел, понимая, что не справится со всем сразу, и спасибо той девушке, что взяла у него тарелку, поставила аккуратно на землю, сунула ему в одну руку хлеб и лук, вставила в другую стакан. Двусик выпил с левой руки и закусил с правой.

Поверху шумел ветер, понизу метался из стороны в сторону легкий едкий дымок, досаждавший попеременно с комарами. Встав на колени перед тарелкой на чурбаке, Двусик сосредоточенно выбрасывал из солянки растопыренные сосновые иглы, шелушинки коры, вылавливал комаров и не отказался, когда ему предложили добавку. Все шумели и говорили, какая-то девушка возмущалась, что приехала кататься на лошадях, а раз нет— она будет кататься на тракторе. Другие меж тем заспорили о курортах Маврикия, песках Мавритании и о пляжах Мальвинских островов. Помня о вчерашнем конфузе, Двусик даже не заикался о своем географическом прошлом. Он только начал говорить всем “спасибо”, когда ему подливали, и это всех забавляло. Двусик сам понимал, что “спасибо” надо было говорить раньше, когда ему подавали хлеб, ложку, лук и накладывали добавку, но его заклинило на вине.

— Ну что, гео-граф. Граф Гео! — Двусик вздрогнул, когда к нему подсел парень-повар. — Ну что? Как жисть молодая? Покурим? — Он держал перед носом Двусика толстую необрезанную сигару.

Двусик много лет не курил, давно уже потерял вкус, но когда-то в институте посмаливал. И сигары пробовал тоже. Покупали их вскладчину, в киоске “Табак” под окном общежития, по рублю штука. Не такие большие, правда, и толстые. Двусик взял у парня сигару, повертел ее и погладил, а потом дотянулся до топора. Он приложил свой левый указательный палец к сигаре, пристроил их на чурбаке рядышком и резко, из-за уха, ударил. Лезвие прошло рядом с ногтем.

— Ого! — сказал парень-повар, когда Двусик обрубил сигару и с другого конца.

Двусик не стал вытаскивать топора, он сощелкнул с поверхности чурбака два ровно обрезанных оголовка и немного в развалку, а на самом деле пошатываясь, прошагал по скатерти-покрывалу к костру и вытащил горящую головню. Крутя сигару во рту, он раскуривал ее изо всех сил, пока в легких хватало воздуха.

— Ну за это по полной, по полной! — услышал он и увидел, что держит уже не головню, а доверху налитый стакан.

После этого он быстро провалился во тьму и очнулся, когда было темно и снаружи. Багрово тлел углями костер, люди куда-то расползлись, но еще слышались голоса. Кажется, кто-то с кем-то ругался.

— Да кто ее будет есть! — Двусик вычленил чей-то голос и тяжело встал. Его мотало из стороны в сторону, пока он брел в темноту и— вышел к самой воде. Здесь было тише, но все равно кто-то копошился, слышался плеск и сдавленный, про себя, мат.

Двусик отошел в сторону и присел, нащупывая рукой воду. Постепенно становилось виднее. Двусик вдоволь попил и умылся. Стало холодно.

— Ты тут кто? Ты тут кто тут, а? — Рядом возникла тень и схватила его за лицо.

Двусик вяло перехватил чужую мокрую руку, опустил ее вниз, но к лицу полезла другая. Двусик нехотя отмахнулся, тень отодвинулась, а потом села.

Двусик вернулся к костру. Под деревом сидел повар, он качал головой и настаивал, что запечет рыбу. Не зря, мол, те ныряли весь день.

— Ну, хорош тебе, ну хорош! — кричала из темноты девушка. — Я иду домой! Я ушла! Я же ухожу! Гарик!

— Вон, пусть он испечет! — И повар выкинул руку в направлении подсевшего к костру Двусика.

— Да ты что! — взвилось из-за дерева. — Знаешь, как это называется! Скажи кобыле “тпру”, а то у меня губы замерзли!

— Ну ты там! Дя-а-ревня! Как была дур-р... рой... — Парень икнул и уронил голову.

Двусик грел над углями руки и пытался запустить хоть немного тепла за мокрый от воды ворот.

— Да вы ладно, это, не надо, я сейчас испеку, — успокоил он девушку.— Пусть он спит.

— Да не надо…

Но Двусик уже не слышал. Сам не ведая как, он нащупал язей, отыскал среди полного беспорядка фольгу, завернул, разгреб угли, засыпал и для большей скорости наложил сверху дров. Дрова все не разгорались, он вставал на колени и дул, обнажая красный жар угольков. Он дул, отдыхал и опять принимался дуть, приговаривая “сейчас”, и не замечал, что говорить некому: повар спал, а девушка ушла. Он в последний раз набрал воздуха, наклонился, в лицо ударило пламя, он не сразу откинулся и услышал, как в огне затрещали усы. Так пронзительно и так громко, как в печке береста.

Двусик все еще сидел на земле, задыхался от запаха паленой щетины и хватался за укороченный ус, когда в пределах освещенной поляны возник еще один человек. Самый трезвый или, может, уже проспавшийся, или посланный за своими друзьями.

— А-а... ну а... это... — пошевелил он пальцами в воздухе, пересчитывая людей. Двусик понял.

Вместе они двинулись к воде, нащупывая перед собой деревья. Острый и едкий запах вывернутого наружу желудка вывел их на пень у воды. Парень судорожно всхлипывал и без конца что-то повторял. Он сидел на корточках, будто врос, — а, действительно, ведь и врос, кроссовок не было видно, — в речную сырость песка. Его толкали и качали за плечи, но он вновь возвращался в свое прежнее положение и только повторял: “Зачем жить? Зачем жить?” Он плакал, всхлипывал и опять плакал.