Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2006)

*

Небо, как я, одиноко.

Берег морской одинок.

Солнца закатное око

Словно присыпал песок.

Красное яблоко слезно

Смотрит вокруг из воды,

И в предвечерии росном

Вижу я чьи-то следы.

С берега — прямо по морю —

И не сольются они.

Боже! Волнению вторю —

Боже, следы сохрани!

Волос Андрей Германович родился в 1955 году. Окончил Московский институт им. Губкина. Лауреат Государственной премии РФ, премий “Антибукер” и “Москва — Пенне”. Постоянный автор журнала. Живет в Москве.

Юрию Васильевичу Пашкову.

Векшин проснулся под утро и совершенно не ко времени, но с тем острым ощущением радости, что только и отличает доброе пробуждение от дурного.

Он потянулся, намереваясь перевалиться на другой бок, свернуться калачиком и снова отдаться сладкой дреме, которая тяжелила веки, как вдруг у изголовья зазвонил телефон.

Вячеслав Александрович приподнялся на локте и неодобрительно посмотрел на аппарат. Он дождался четвертого звонка в тщетной надежде, что звонивший опомнится и прекратит свое несуразное в этот час занятие, а затем протянул руку, взял трубку и сказал в нее, как обычно, мягко, с подъемцем:

— Алло?

Что-то хлюпнуло в ответ, и чужой голос, искаженный не то смехом, не то плачем, выкрикнул в ухо:

— Подонок!..

Секунду или две Вячеслав Александрович оторопело слушал короткие гудки. Потом положил трубку и включил свет.

Часы показывали четверть шестого.

Он снова щелкнул выключателем и завозился под одеялом, пытаясь угнездиться.

Он поеживался, то прижмуривая глаза, то снова открывая, чтобы увидеть в прорехе занавешенного окна люминесцентный уличный свет, до которого рассвету было еще тянуться и тянуться, и мысли расслабленно текли сами по себе, вольно разбредаясь по кочковатой и неясной поверхности чего-то такого, что называется жизнью отдельного человека. Нина еще позавчера отбыла в Кострому на столь любимую ею ежегодную сходку реставраторов — и, значит, утро он проведет в одиночестве, и это радовало: хоть и любил Вячеслав Александрович жену, хоть и сжился с ней крепко-накрепко, а все же ценил редкие часы свободы и полной самостоятельности. Фирма нынче тоже не требовала его присутствия, поскольку Вячеслав Александрович решил взять день отдыха — совершенно справедливый после той полуторанедельной нервотрепки, которой потребовало высвобождение двух грузовиков с колумбитом. Груз благополучно проследовал из Роттердама через всю Европу, но неожиданно был задержан на границе с Казахстаном: выяснилось вдруг, что африканский минерал фонит. Замазать глаза инспектору оказалось возможным только с помощью шести тысяч долларов (это еще без учета командировочных), о которых Вячеслав Александрович подумал сейчас не без горечи. Но все-таки удовлетворения он чувствовал больше: в конце концов, поставка чертова колумбита на Джезказганский металлургический завод окупилась сторицей, а если бы он стал медлить, мямлить и экономить, то... скупой, как известно, платит дважды. Кроме того, если бы груз тормознули, упаси господи, где-нибудь в Бельгии, о последствиях было бы страшно и подумать, — и, короче говоря, по совокупности обстоятельств можно было считать, что выгодная торговая операция завершилась самым успешным образом. Этот нарочно высвобожденный день он обещал посвятить сыну — хочешь не хочешь, а если парень двадцати пяти лет обзавелся семьей и въехал в отдельную квартиру, то без отцовской помощи ему все равно никуда, вот они и собирались в четыре руки самодеятельно обшивать лоджию вагонкой. Но Валерка позвонил вчера вечером и расстроенно сообщил, что жена простудилась, лежит с температурой и просит перенести их шумную строительную колготу на какой-нибудь другой срок.

Таким образом, перспективы брезжили просто лучезарные. Неспешно подняться; так же неспешно принять ванну и побриться; позавтракать не бутербродом, а виртуозно изготовленной яичницей; за третьей чашкой настоящего кофе со вкусом полистать газету, а то и добить начатый вчера детективчик; пройтись до рынка и наполнить к Нининому приезду холодильник; заглянуть в автомагазин, с толком повыбирать, а затем и купить какой-нибудь аэрозоль для лакировки или воскования; кстати, и на мойку не мешало бы проехаться. И много, много еще чего можно было совершить в этот чудесно приближающийся день.

Его тело приняло положение, в котором привыкло ждать сна. Вячеслав Александрович вздохнул, щурясь в темноту комнаты, кое-как просветленную фонарным светом, и понимая, что там, во дворе, под фонарями лежит грязный мокрый снег, а лужа у подъезда разлилась, должно быть, метра на три, — и, как водится, почувствовал от этого особенный уют и защищенность. “Надо же было выключить телефон на ночь, — сладко повторил он про себя, куце позевывая. — Да, надо выключать на ночь... Потому что всякие придурки... пьяный, наверное... ни свет ни заря... не туда... И вот тебе раз — подонок!”

И вдруг с содроганием понял, что голос, крикнувший в трубку это гадкое слово где-то на другом конце города (а может, страны? а может, мира?), ему мучительно знаком — да, знаком, несмотря на то даже, что Векшин не смог толком понять, мужчине он принадлежал или женщине.

Первым порывом было зачем-то вскочить, но Вячеслав Александрович сдержал свой порыв и теперь лежал, напрягшись всем телом, и смотрел в темноту, чувствуя в затылке такое же холодное, гулкое и чужое пространство, какое появляется после двух глубоких вдохов нашатыря и никоим образом не может сопутствовать здоровому утреннему сну.

“Да откуда, к чертям, знакомый?! — мысленно твердил он. — Ерунда!.. Ошибка!..”

Логически так и выходило — конечно же, глупость: ни один из его знакомых и ни одна из его знакомых, как бы пьян ни напился, в какую бы истерику ни впала, не станет ночью трезвонить ради того только, чтобы обозвать подонком... Но выхлест адреналина в кровь, напряжение тела, стремительное приведение себя в готовность защищаться от неожиданного наглого нападения — все говорило о том, что Вячеслав Александрович сам себе не верил, и, повторяя про себя: “Ерунда! Глупости!” — он про себя же знал, что вовсе не глупости никакие, никакая не ерунда, а реальная, конкретная вещь, ударившая среди ночи, как выстрел в ухо: подонок!

Это было обидно, и было бы обидно даже в том случае, если бы Вячеслав Александрович и впрямь был подонок. Уж так устроен человек. Скажешь рыжему: “Рыжий!” — обижается, крикнешь косому: “Косой!” — вообще в драку лезет. А уж тем более было обидно, потому что Векшин за всю свою жизнь и близко не сделал ничего такого, за что его можно было бы обозвать подобным словом. Нелепо, несуразно: все равно как волосатого наградить “лысым”!