Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2006)

— Видишь, — укорила диспетчера, — какая суматоха. Все тебя хотят. Ценность ты.

— Плод гения, — с усмешкой согласился тот.

Неделю она терпеливо сносила начавшиеся после похорон неожиданности. Непонятно, с чего диспетчер вдруг стал так важен, и надо звонить дочери Александре, признаваться, что про картину кое-кто разузнал и покупатель заявился. Про Сашкину жизнь думать было бесполезно. Она была до того странной, что назвать, в чем эта странность, Анна не бралась. Как будто та что-то знала, о чем знать не надо. Не то чтобы страшно или запрещено, а просто лишнее. Так не принято, не делают, не живут, не ведут себя. Например, если бы поезд шел не по рельсам, а в стороне, без рельсов и без шпал. Бывают у математиков задачи, которые они из века в век решить не могут, так и Саша что-то такое подразумевала своим видом. Сама была такая задача. Посмотришь на нее и сразу подумаешь — что-то не так, и беспокойно становится, будто перед грозой ветер поднимается.

Анна меняла цветы в круглой вазочке возле Лениной фотографии. Махмуд относился к цветам цинично, откусывал им головы, и пришлось переставить фото повыше, на книжную полку. Книги тоже пришлось переместить. Постепенно, как карусель, передвинулась вся комната.

Махмуд тем временем приволок птицу. Убил и аккуратно съел, похрустев косточками и оставив на балконе немного желтых перьев. Анна последнее время с ним враждовала. То, как он жрал цветы покойного, ей не понравилось, да и птицы не еда. Слишком он стал похож на ассирийца, с его-то хвостом из него б получился отличный чистильщик обуви. Тем более ассириец пропал, и не было ли тут какого переселения душ? Жить с ассирийцем, переместившимся в кота, было бы уже слишком. Даже не смешно.

Зачем живет такой человек, раздумывала она о себе. Для грусти о Лене, которого проворонила при жизни? Чувствуя себя дурой-вороной, Анна в отместку все хуже относилась к Махмуду и огорчалась при мысли, что вдруг это и есть старость, когда ты уже понимаешь, кем тебе назначено родиться в следующий раз.

3

— Минуточку, — окликнул певец Сашу. — Вы сказали, что знаете всех? И господина Бондаренко тоже? Может, познакомите меня?

— К сожалению, не могу. — Она собралась было снова отвернуться.

— Погодите. — Певец сделал шаг и приглушил голос. — Я хотел бы принести извинение за тот эпизод. Ну, с романсом… Давайте вечером поужинаем в кафе. И вы расскажете мне об этом. — Он показал папку, и она кивнула.

Вечером они сидели в ближайшем к офису китайском ресторане.

Пока готовили еду, певец втолковывал Саше насчет Бондаренко, который пустил деньги немецкого фонда на сомнительные нужды. Потом внезапно заявил, что будет говорить ей “ты”.

Она слушала равнодушно, а тут, растерявшись, застыла, не проронив ни звука. Посмотрела со смутной надеждой, тотчас перекрывшейся смятеньем. Тем, что он видел в первый раз, когда ей пел. Ему нравилось это выражение. Сильное чувство — вот что она являла собой в состоянии беззащитности. Перед этим было не устоять.

Ей с трудом давалась еда. Кусок во рту, заметное усилие, успех. Краткое смущение. Казалось, еще немного — и он увидит, как под тонкой кожей струится кровь, потом почувствует, как желудочный сок обволакивает еду и движется с ней дальше вниз. Она была как прозрачный сосуд, но это не отталкивало. Женщины после тридцати бывают прелестны. Они уже не скованы и могут позволить себе искренние чувства. В то же время они еще не относятся к мужчинам как к развлечению. Поев, она скомкала салфетку.

— Бондаренко бандит, — втолковывал певец. — Он учит в школе сирот, дарит им компьютеры, опекает. Потом посылает убивать. Потом плачет на их похоронах.

— Откуда вы знаете?

— Немец раскопал.

— Нет. Все не так, — возразила Саша. — Он коллекционирует картины. Он… многим помогает.

Она говорила неуверенно, точно с трудом.

— Это вложение денег.

— Это не вложение денег, — занервничала она. — Для него это не вложение денег… Не так все просто…

Саша чувствовала, что ничего не может объяснить этому громоздкому человеку.

— Хотите посмотреть? То есть… хочешь… Я тоже тогда буду говорить “ты”. Можем прямо сейчас. Тут неподалеку есть место, где можно посмотреть.

Он кивнул и встал. Доехали быстро. “Место” оказалось подвалом музея в самом центре города. Они были напряжены, как грабители. Проникать пришлось через отдельный вход с железной дверью, от которой у Саши были ключи. Внутри оказалось сухо, тихо, пахло водопроводной водой и пылью. Картины стояли вдоль стен по периметру. Саша, включив свет и перебрав полотна, выбрала три и поставила, как коммунистов перед расстрелом.

— Ганшинские, например, — сказала она. — Это “Танцовщицы”.

Он всмотрелся: девочки, неуклюжие маленькие девочки, бледные ростки. В выстуженном танцклассе, синие, как замороженные куры. С огромными коленками, красными локтями, беспомощные. Служительницы Мельпомены, ее рабыни, ее измученные лошадки. Прямая худая спина верховной жрицы, ее уже обглодали до костей.

— Да, — согласился он. — Довольно ужасно. Мне больше нравится эта.

— Она лучшая из трех, называется “Птицы”. Это сокровища Бондаренко. Мы в святая святых… — пояснила она.

— У Кащея есть подвал, — усмехнулся певец, — с выверенным температурным режимом, а на дне подвала — пленные птицы? А в яйце птицы — смерть Кащея?

Она засмеялась:

— Наоборот, жизнь. И она страшно красива… Страшно…

Певец не дал ей договорить. С того момента, как он увидел ее в кафе с ножом и вилкой, он так хотел ее, что не мог подыскать этому точного названия. Она его волновала, и справиться с этим не было возможности. Момент был подходящий. На дощатом полу подвала ей пришлось пойти на уступки. Впрочем, она не особенно сопротивлялась, даже наоборот.

Встав, он отряхнулся от пыли и заявил:

— Учти, ты сама виновата. Ты заманила меня и соблазнила.

Она так и не поднялась с пола, чулки, похожие на сморщенные картофелины, валялись рядом. Она потянулась к ним и сказала:

— Не бери в голову. Забудь.

Что-то ему не припоминалось, чтобы он хоть раз отважился произнести такое, хотя мужчины часто испытывают нужду в этой фразе. Он глядел, как она бессовестно надевает чулки, растягивая их по ноге, и боролся с собой. Покончив с чулками, она вынула из сумки помаду и принялась красить губы. Его терпению пришел конец. Он взял три картины и отправился на выход. Она немедленно вскочила: