Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2006)

Много-много лет тому назад Алена Деко словно бы навзничь поразило, что Павел из Тарса никогда не видел Христа.

“Слова Павла — это слова Павла-человека, — говорил отец Александр. — Но он осмыслил Евангелие, которое понял лучше (здесь я подхожу к самому главному), чем люди, которые Христа знали по „плоти”, как говорит апостол. Для нас это огромное утешение, что глубже всего познал Христа человек, который не знал Его во время Его земной жизни. Это означает, что остается такая возможность углублять и развивать это знание для всех людей, которые Его не видели”. Здесь Евангелие — это именно Благая весть, первые четыре книги Нового Завета были написаны уже после смерти апостола: “невозможно поверить собственным глазам”, — пишет Деко, цитируя слова из Первого послания к коринфянам, произносимые на евхаристии5.

Что же до исповедальности и чистосердечия “одного из всех”, автора очередной книги о святом человеке (Деко не раз пишет о “морях” и “реках чернил”), то в конце объемного труда он высказывает свою чуть ли не дерзновенную догадку, а страницей ниже — в завершительных строчках — и кается, и торжествует.

“…Возможно, что Савл, последуй он за Христом в Галилею, так никогда бы и не стал Павлом. Может, и лучше, что он никогда не встречал Христа6: он рассказал бы о нем так, как это сделали Марк, Матфей, Лука и Иоанн. Но он не стал бы тогда искать в глубинах собственной души смысл послания, полученного им на дороге в Дамаск, и христиане не считали бы его сегодня одним из столпов Церкви, его мысль не поражала бы философов своей глубиной и оригинальностью и не просвещала бы тех, кто находится в исканиях. И если послания Павла читают во время церковных служб во всех христианских конфессиях, так это потому, что он выполнил миссию, данную ему, по его убеждению, самим Иисусом. <���…> Я спрашиваю себя: обращался ли я с Павлом как подобает? <���…> так ли я должен был писать о нем: не о великом святом, а о великом человеке? Может, мне следовало попытаться подняться на его высоту, а не низводить его до моей слабости?

Чтобы учение Христа стало религией, был необходим Павел. Павел был апостолом всеобщности христианства. Он сказал: „Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил” (2 <���Послание к> Тим<���офею> 4: 7)”.

…И показалось мне, что частичкой служения Господу — в продолжение этого доброго подвига — стала сегодня и книжка французского писателя и историка Алена Деко. “Уловив человека”, апостол как будто и взял его в свой путь с собою, как взял, покидая Листру, возмужавшего и окрепшего в вере восемнадцатилетнего юношу Тимофея.

Сюсако Эндо. Уважаемый господин дурак. М., “Эксмо”, 2005, 319 стр. (“Коллекция XX+I”).

Роман классика японской литературы, написанный почти пятьдесят лет назад (1959) и считающийся одной из самых главных книг писателя, наконец-то опубликован по-русски. Автор “Жизни Иисуса”, “Молчания” и “Самурая” умер чуть менее десяти лет назад, его творчество — о каком бы времени он ни писал, XVII или XX веке, — было посвящено изучению взаимоотношений Востока и Запада, причем с уникальной, в рамках японской литературной традиции, точки зрения — католической. Эндо был глубоко верующим человеком, христианином, не устающим задавать вопросы себе и своему читателю — не в лоб, конечно, а пользуясь языком исторической притчи или, как в случае с романом “Уважаемый господин дурак”, современной сказки для взрослых. Рецензенты уже назвали эту книжку японским “Маленьким принцем”, мне же думается, что она, скорее, близкий родственник русского “Идиота”.

Сердце современного (да и не современного) нам человека, увы, так часто и прочно покрыто пленкой бесчувствия, причем мы знаем об этом и очень от этого страдаем. Растопить этот душевный лед можно иной раз с помощью так называемого “странного человека”, оказавшегося рядом с нами и удивляющего нас своей “неотмирностью”, чистотой, доверчивостью и умением отказаться от себя во имя чего-то или Кого-то другого.

Итак, в типичном токийском семействе (брат, сестра и мать их обоих) появляется чудаковатый гость — как выясняется, дальний потомок Наполеона, путешествующий по Японии француз Гастон. Наши японцы принимают его у себя несколько вынужденно: когда-то Гастон был однокашником представителя сильной половины семейства. Его немедленно начинают стесняться (он не таков, как они, странен и нелеп), но сами не понимают, как же так вышло, что за короткое время этот похожий на большую лошадь чудак в корне изменил их жизнь: навсегда — у одних и хотя бы на непродолжительное время — у других. “…Впервые в своей жизни Томоэ осознала, что есть дураки и дураки. Человек, который любит других с простотой открытого сердца, верит в других независимо от того, кто они, даже если его обманут или даже предадут, — такой человек в нынешнем мире будет списан как дурак. И он им является. Но это не обычный дурак. Это дурак, достойный уважения. Он уважаемый дурак, который никогда не позволит, чтобы то добро, которое он несет с собой людям, исчезло навсегда. Подобная мысль пришла ей в голову впервые”.

Кстати, очень близкий Сюсако Эндо писатель Грэм Грин (его роман “Сила и слава” — прямой родственник эндовского “Молчания”) считал, что “Уважаемый господин дурак” — это еще и прекрасный путеводитель по образу жизни японцев; поэтому добавлю, что действие притчи разворачивается в живых и экзотичных декорациях Японии XX века. В книге немало драматичных, пугающих жестокими реалиями современного мира линий (например, среди главных героев — больной туберкулезом киллер, решивший раз и навсегда истребить в себе сострадание и доверие к людям), много и смешного, и трогательного. Но главное — узнаваемого. Эту узнаваемость обеспечивает, конечно, сильный беллетристический и человеческий дар знаменитого японского литератора: бытописателя жизни, романтика, христианина.

В конце повествования его герой погибает мучительной, я бы сказал, кошмарной смертью. В кровь забитый лопатой, успев остановить убийство, вольным и подневольным свидетелем которого он чуть-чуть не стал, он уходит под воду зловонного высокогорного болота. Но погибает ли? Тбела его не нашли, а вот одинокую белую цаплю, медленно и грациозно поднимавшуюся в те дни в небо, — видели. И кое-кто прошептал ей вслед: “Гас-сан, до свидания…” Эти страницы дышат какой-то чудесной очистительной силой; я сразу вспомнил финал айтматовского “Белого парохода” (1970).

Интересно, знал ли японский автор дебютного романа “Белый человек” (1955), удостоенного премии имени Акутагавы, о книге своего почти ровесника, далекого киргизского собрата по перу?