Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2007)

— Именно ты меня возбуждаешь, — шептал Элиаз, держа ее одной рукой, а второй захватывая картину.

— Именно я?

— Ты, моя красавица.

— Что-то это не чувствуется, где должно бы, — заметила она, прижимаясь к нему твердым настойчивым задом.

— Всему свое время. Это на десерт.

Элиаз слегка отстранился и обеими руками поднял перед ней картину. Замкнутая в кольце его рук, женщина не смотрела на картину, молчала, опустив голову.

— Ну посмотри же. Как тебе?

Лоис наклонилась, выскользнула из-под вытянутой руки. Ее хорошо сделанное лицо, только что такое определенное, было слегка смято, сместились четко намеченные черты, сквозь них на мгновение проступил возраст.

— Это такие твои любовные игры? — спросила она, слегка задыхаясь. Отвернулась и быстрыми прикосновениями пальцев вернула лицу его обычные очертания.

Но Элиаз и не смотрел на ее лицо.

— Нет, моя радость, это мои торговые игры. Художнику тоже надо кушать каждый день.

— А! Ну, тебя ведь твой арабский друг даром накормит!

Элиаз поморщился:

— Оставь, зачем же так. — Ему становилось тягостней с каждой минутой. Он опустил картину, приставил ее к стене. — Так что скажешь? Нравится?

— Сойдет. — Она мельком взглянула на картину. — Повешу куда-нибудь. Сколько?

Элиаз назвал цену.

— Ну, это ты перебрал. Четверть будет в самый раз. Только вынь из рамы, велика, неудобно везти. Оставь на подрамнике и заверни, ничего ей не сделается.

Она говорила деловым, сухим тоном, словно это не она только что дрожала и извивалась у него в руках. И лицо ее было прежнее, отчетливое и не выражающее ничего, кроме превосходства и легкой иронии.

Торговаться Элиаз не стал, на большее надеяться было трудно. Ему хотелось одного: чтоб заплатила и ушла. Он быстро открепил подрамник от рамы и стал заворачивать картину в специально заготовленную для этого подарочную бумагу.

— Красивая бумага, — сказала Лоис.

Хм, бумага красивая. Ну и черт с ней, только бы поскорей. Заворачивал он неловко, жесткая бумага пружинила на сгибах, картина выскальзывала из неуклюжей упаковки.

Лоис тем временем прохаживалась по галерее. Толкнулась в полуоткрытую дверь и со словами: “А, ты здесь и живешь!” — вошла в заднюю комнату. Ну и пусть, пусть полюбуется, как живет бедный художник. “Тебя именно деньги возбуждают”, вот стерва.

Через минуту оттуда послышались высокие, взвизгивающие звуки. Чего это она, чего смешного нашла, удивился Элиаз, торопливо обматывая пакет клейкой лентой. Или истерика? Плачет? Ну, беда.

Но Лоис вовсе не плакала. Она вышла из комнаты, держа открытый альбом с фотографиями. Она листала его и заливалась натужным хохотом:

— Какая прелесть! Вот, например, четвертого числа — ну, эта так себе... восьмого... н-да... А вот тринадцатого — эта даже и ничего... четырнадцатого, пятнадцатого она же... Двадцать шестого... ну, дело вкуса... Пятого — ох, не могу! ты с этой что, из жалости? Или так приспичило? Двенадцатого — ого, сразу две! Откуда силы берешь? Двадцатого... Значит, и я могла сюда попасть? под сегодняшним числом?

— Ты до сих пор можешь, — угрюмо сказал Элиаз, проклиная себя за забывчивость. Хотел же убрать.

— А, нет. Вторая попытка не дается. И потом, — она бросила альбом на стол и выдержала паузу, — зачем? Я ведь уже купила картины.

— Нет, ты еще ничего не купила.

— Ну как же. Здесь одна... Мбaшина, — она погладила свою сумку, затем подхватила под мышку упакованную картину, — а вот вторая.

С улицы, совсем близко, донесся автомобильный сигнал. Та, та, татата, тататата-тата, отчетливо выговаривал гудок.

— Это не тебя случайно?

— Нет, к соседям, я думаю. Это у нас таксисты так вызывают пассажира.

— А, вот это кстати!

И Лоис быстро пошла к двери.

Элиаз бросился за ней.

— Подожди, куда же ты? Я тебе вызову такси!

— Ничего, я к этому попрошусь. Наверняка же поедут в город! Быстрее будет.

— Но... Лоис, ты ничего не забыла?

Она остановилась в дверях.

— Забыла? Да нет, вроде все со мной.

Та-та-татата, настойчиво требовал гудок.

Лоис распахнула дверь. В полутьме было видно, что от такси к галерее кто-то бежит. Таксист тоже вышел из машины и направлялся к двери.

— Да это наша Маша! Вот ты кого ждал! — воскликнула Лоис. — Да, да, да, ты прав. — Она покопалась в сумке и протянула подбежавшей девушке стодолларовую бумажку с отчетливой банковской печатью. — Как хорошо, что вы вернулись, а то бы я и впрямь забыла. Картинка очень симпатичная!

Маша растерянно держала в руке бумажку.

— Я... у меня нет... я извиняюсь... — лепетала она, переводя взгляд с Лоис на Элиаза, — мне надо...

— Кто тут будет платить? — сердито вмешался водитель такси. — Не хватает десятки. Садятся без денег, сами не знают...

— Я заплачу, — успокоила его Лоис. — Я с вами поеду. Успехов вам, Маша! Ну, и тебе тоже.

И она быстро пошла к машине вслед за водителем.

Сейчас уедет! Элиаз догнал ее, взял за плечо:

— Лоис! Так не делают.

— Нет? А как?

— Платят.

— Ну, плату ты взять не сумел.

— Я же сказал, за работу художника платят — деньгами.

— За работу. А ты слышал такое выражение — каков любовник, таков и работник? Или, иными словами, каков товар, таков и навар.

— Лоис, это кража.

— А ты, мой друг, рассчитывал на легкую добычу!

— Так ведь и ты тоже.

— И оба просчитались. Значит, квиты.

— Лоис...

— А между прочим, в этой... Машиной? Машиной картинке действительно что-то есть. Куда же оно все девалось?

— Ты просто воровка.

— Воровка? Зови полицию. Прости, такси ждет.

Позже, на другой день, пришел соседский подросток и принес пакет в рваной подарочной бумаге. “Ты знаешь, где твоя картина валялась? — сказал он. — Возле мусорного контейнера! Я развернул, смотрю — подпись: Элиаз! И как она могла туда попасть?”

Но это было позже, когда Элиаз уже остыл, был совсем в другом настроении, так что даже ухмыльнулся одобрительно, ай да Лоис, сильна старушка!

А сейчас на него навалила такая досада, такая скука, что прямо разорвать что-нибудь, разбить, разнести в прах. Или запереть все окна-двери, зарыться в постель, придавить голову подушкой и не видеть и не слышать ничего. Но у входа стояла русская мышка, с сотенной бумажкой в руке, растерянно смотрела на него.