Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2007)

Было уже три часа. Добраться теперь домой мы могли — если все сложится благополучно — только глубокой ночью. Если верить карте, нам нужно было дальше по трассе и у поселка с названием Дыми съезжать на дорогу, ведущую в деревню Бочево. Само Бочево на карте имело довольно скромные размеры. Однако поворот на него обозначал солидный указатель. И это меня обнадежило. До Бочева, судя по всему, мы должны были доехать без труда. А вот дальше… Дальше проходила граница областей: Ленинградской и Новгородской. А именно на таких границах второстепенные дороги имеют свойство плавно переходить в пересеченную местность, потому как обслуживать участок между последними населенными пунктами областей дорожным службам и той и другой стороны просто неохота: соседям надо — пускай они и делают.

Асфальт, обещанный картой по всему пути, тянулся недолго, но сменила его хорошая, плотная и ровная грунтовка. Движение по ней было редкое, нам встретились только два лесовоза, да и те, похоже, следовали не издалека, а вынырнули откуда-то с боковых усов. Чем ближе мы, судя по счетчику, приближались к чаемому Бочеву, тем сильнее грунтовка начинала походить на обычную лесную или полевую дорогу, с травой посередине, без грубых следов тяжелых машин. Еще какое-то время лес чередовался с лугами, и вот деревня Бочево открылась перед нами во всем своем великолепии.

Несколько раз в жизни мне доводилось добираться до конца мира — и это своего рода вехи в моей памяти. Что-то подобное любят изображать режиссеры, снимающие фильмы о людях, которым вдруг открылось, что их реальность искусственная: персонаж прыгает в машину, едет до какого-то предела, там стоит шлагбаум, преграда, машина разбивает ее в щепки, летит вперед — и вдруг пейзаж впереди исчезает, а появляется какая-то технологическая, электронная пространственная разметка или, скажем, символы Матрицы. На самом деле на их месте не должно быть, конечно, ничего — но ничто трудно изобразить. Как-то, еще в туристской молодости, мы заблудились, не остановившись вовремя на ночлег, в обширной дельте реки Илексы, а потом уже негде было вылезти на болотистые берега, и большую часть белой ночи мы бестолково тыркались между островами (эх, прямо дух перехватывает у меня сейчас, какая там наверняка была рыбалка, найти бы место, остановиться на пару дней — кто нас гнал, куда? — хотя вот вспомнил, кто и куда: еда уже дней пять как практически кончилась), а под утро лег такой туман, что я носа собственной байдарки не мог разглядеть, но в узких протоках темными массами все же угадывались берега, и течение более-менее влекло, а потом все исчезло, берега пропали, вода, воздух стали неподвижны, птицы спали, другие лодки утонули в тумане, и даже замолчали мы все одновременно и надолго, плеск весел прекратился — видимо, все почувствовали приблизительно одно и то же. Со мной происходило что-то странное: мои мысли, сознание растворялись в этом молчании, я как бы исчезал и сам. Меня в двадцать лет вообще ничем нельзя было напугать (разве что перспективой общаться с какими-либо государственными структурами), а тут я встрепенулся, испытав короткий укол ужаса, но сразу же за ним накатил восторг от этого прикосновения наяву к первозданной пустоте, подобной сну без сновидений. Видимо, я так провел, в оцепенении, из которого меня не вполне выводили даже все более удаляющиеся голоса с других лодок, довольно длительное время. Потом очнулись птицы, по-северному быстро выкатилось недалеко уходившее солнце, и туман за несколько минут развеялся. Оказалось, мы вслепую выплыли в громадное Водлозеро, и теперь нас уже отнесло на добрый километр от берега и здорово разбросало. Совсем еще недавно я злился, хотел есть, спать и обогреться у огня, потому что одежда, как водится, где промокла, где насквозь отсырела за ночь. Теперь я ни в чем не нуждался: без всякого преувеличения, я ощущал себя так, будто только что заново родился.

Много лет спустя история почти повторилась, но я уже был не в одиночестве, так что о подобном трансе речи идти не могло, и впечатление осталось скорее живописное. Однажды на майские праздники мы со знакомой семьей отправились двумя машинами через Ростов Великий в Плес, потом в Кострому и Ярославль. Погода стояла еще совсем не летняя, водяная серая взвесь висела в воздухе. Въезжая в Ростов по узкой косе со стороны Димитриева монастыря, наблюдали картину в стиле фэнтези: над белой водой (или льдом) озер и слоями вязкого, текучего тумана, скрывшего стены, поднимались лишь синие да зеленые шатры, купола, луковицы, навершия башен. Провели пару часов в ростовском кремле (экспозиция икон открывалась только через две недели — именно сырости и боялись — пришлось довольствоваться финифтью и археологическими находками, коих набор был довольно стандартный: от зубов мамонта до истонченных ржавчиной мечей и женских серебряных украшений). И перед тем, как отправиться дальше, решили еще спуститься, съехать вниз, вдоль стены кремля, прямо на берег знаменитого Неро. Город Ростов делал вид, что туда ведет улица, а это оказалось просто переплетение каньончиков, проточенных в глине сбегавшей к озеру водой, — но, как я уже говорил, возможности отечественных автомобилей сильно недооцениваются. Зато саму береговую линию я чуть не пропустил, едва не выкатил прямо на лед, доживающий последние дни, черная вода уже просматривалась под ним. Старый, серый лед, почти такой же серый, как и разбитый асфальт на невысоком берегу. На льду на расстоянии броска валялась всякая дрянь: целлофановые пакеты, пластиковые бутылки. А дальше вообще уже ничего не существовало, поскольку лед без черты переходил в беспросветный и совершенно той же градации серого туман. На Никиту, который видел такое в первый раз, это произвело большое впечатление, а я сделал несколько снимков, но подобные вещи хорошо получаются только на слайдах. Впрочем, одна фотография все же осталась, я ее люблю, напечатал крупным форматом и даже экспонировал на забавной фотовыставке, которую несколько человек из нашей карельской компании взяли и устроили для собственного удовольствия и в знак признательности Карелии и ее жителям в краеведческом музее города Медвежьегорска.

Но и тут и там не появлялось ощущения границы. Это был конец, связанный скорее с постепенным растворением, исчезновением, совпадающими, наверное, и с рождением тоже. А вот на отчетливых границах, обрезах, у меня возникает совсем другое чувство, и, как правило, такие места для меня заключают в себе какую-то, очевидно, позитивную энергию. Я помню, как весело кончилась дорога, по которой мы пытались пробиться из Углича в Рыбинск. Она даже не портилась, удаляясь от города, до последнего момента держалось отличное покрытие, а потом ее словно ровнехонько отрезали. И дальше шла непроездная глиняная просека, с которой даже не везде убрали вывороченные пни и деревья. Так вот, стоять на самом конце построенной человеком дороги и глядеть на этот даже не природный — если бы, — а какой-то совсем первобытный, как будто разозлившимися титанами устроенный хаос оказалось почти магически привлекательно для меня, и мы долго не могли оттуда уехать. Нет, меня отнюдь не тянуло вперед, дальше, к пням и глине, я по сильно пересеченной местности еще в ранней молодости напрыгался. Но стоять на кромке, а глядеть на ту сторону — вот эта позиция точно для меня.