Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2008)

— Так хотелось тогда какой-то эфемерной свободы, а то время оказалось единственным, когда свобода — не эфемерная, а вполне реальная — действительно была.

Дошли до остановки в разговорах о детстве и купили в мини-маркете кучу всякой необязательной мелочи: какие-то мини-сникерсы, несколько маленьких йогуртов, еще что-то мелкое. Сетовали на то, что денег нет, а мы купили разное ненужное. Однако решили, что если и это перестанем себе позволять, то вообще... Вообще. Утешившись, жевали сникерсы.

Зашла к родителям и забрала большой пакет, полный школьных записок. В нашем классе был очень популярен эпистолярный жанр. Мы переписывались на уроках каждый день. Сохранилось многое, но далеко не все.

Мама сказала: “Благодари, что я эту гадость не выбросила”.

Мама считает, что многие страницы истории моего подросткового возраста нужно уничтожить.

Я считаю, что рукописи не горят.

Это будет повесть о позднем детстве.

2

Игорь Клех в повести о своем детстве выделил отдельную главу для оправдания темы. Мне кажется очень неудачным слово “оправдание”. Перед кем он оправдывался и за что? За избитость тематики, что ли? Но все темы одинаково избиты. Это постмодерн четко постулировал, и ничего с тех пор не изменилось: о чем бы ты ни написал — это по сути своей уже изб ы то. Хотя бы как-то обойти повторение можно посредством отражения уникальности своего личного опыта в определенный момент истории, а оправдать текст (если допустить, что он нуждается в оправдании) — жанром нон-фикшн: давая художественную жизнь произошедшим событиям, литературное бытие ушедшему, фиксируя настоящую жизнь. Принимая за аксиому утверждение, что жизнь имеет смысл, и приравнивая текст к жизни, мы на основании двух предпосылок без труда получаем другую аксиому: текст имеет смысл.

Это называется обоснование, а не оправдание.

3

Класс 9 “а”, лингвистический

Был у нас такой Л. П., блондинистый проблемный мальчик, с которым мы отчего-то сошлись.

Мальчик этот на уроке географии обычной булавкой проткнул себе кожу в области корня большого пальца, на переходе к ладони, проткнул основательно — вместе с жиром и прочим, булавку застегнул и потом всем показывал.

Мы с ним вместе прогуливали уроки и шлялись по крышам, курили сигареты и разговаривали. Учителя, как выяснилось позже, были уверены в том, что у нас секс. Хотя не было ни намека.

Это — 1995 — 1996 годы, время национальной валюты по имени “купон”.

В январе мы спонтанно поехали на день рождения к девочке из нашего класса, Т. Б. Я зашла домой и взяла ей в подарок мой любимый альбом “Queen” “The Works” на магнитофонной кассете. Мы приехали к ней, это был, кажется, частный сектор в районе поселка Жуковского, я выпила чего-то вместе со всеми, совсем чуть-чуть выпила, и была совершенно трезва. Но подарок отдать стеснялась, поэтому начала притворяться пьяной: валялась на кровати раскинув руки и говорила, что я — очень пьяна, слова произносила смазанно, чтобы казалось, будто у меня заплетается язык. Все для того, чтобы подарить кассету “под пьяную лавочку” и защититься от возможной реакции (какой?) своим будто бы пьяным состоянием, как-то отмазаться тем, что “я пьяная, что с меня возьмешь”.

Т. Б. была одной из моих мимолетных школьных влюбленностей. Это теперь такое слово приходит на ум, а тогда вовсе не приходило: чувства названными не были и существовали вне понятий, в чистом виде.

В начале девятого класса к нам перевелся из другой школы умный мальчик С. П., который очень долго, месяца два, ежедневно провожал меня домой и реально носил мой рюкзак, как в кино, честное слово. Я ходила на день рождения к нему, мы с ним ходили на день рождения к моему лучшему другу. В троллейбусе вечером он держал меня за руку, признавался в любви и спрашивал, не неприятно ли мне это слышать. Я точно помню, что отвечала: “Нет, не неприятно”. Мне было, в общем, интересно, но ничего совершенно я к нему не испытывала, кроме дружеских эмоций. Однажды он пообещал доказать, что любит меня, и по пути домой, в детском садике, мы приняли решение поцеловаться (это был первый в жизни такой поцелуй что у меня, что у него). Я сказала ему, что согласна сделать это при условии моего неучастия в процессе. Он не понял, я объяснила, что не буду делать это языком, пусть это делает только он. Так мы и целовались: я согнув язык во рту и отведя его назад — и он, водивший языком у меня в пустой ротовой полости. Меня тошнило.

На следующий день я сказала ему, что хотела бы остаться друзьями. Он перестал со мной общаться.

Где-то в этот период времени появились Л. П. и Я.

А до возникновения умного мальчика С. П., в самом начале нового учебного года, в столовой, я слушала репетицию школьной группы и не могла оторвать взгляд от электрогитар, приходя в полный восторг от гула, который производили эти советские электронные дрова. Недавно на блошином рынке я увидела такую гитару — марку ее не помню, она большая и громоздкая, звучит ужасно, продавалась за пятьдесят гривен. Я не купила, гитара мне теперь не нужна — одно из главных детских мечтаний исполнилось: в прошлом году мне подарил электрогитару “Samick” старый знакомый, директор первого музыкального магазина в Харькове.

В этот магазин в 1995-м мы ходили вместе с участниками школьной группы. Мы говорили, что наша школа собирается приобрести гитары и синтезатор, а нас прислали для того, чтобы их опробовать и выбрать что-то для покупки. Играли часами. Играли плохо. Очевидно, в магазине работали хорошие люди.

На странный праздник — День лицея, который школа отмечала девятнадцатого октября, наша группа исполнила две песни: “Однажды” “Браво” и “Замыкая круг”. Песню “Однажды” пел ломающимся голосом мальчик А., “Замыкая круг” мы пели в два голоса. Мы были совершенно счастливы. Год или два назад я нашла видеокассету с записью нашего выступления, смотрела ее с тем, кого люблю, и хохотала. Играли мы совершенно ужасно, но умилительно.

Зимой 1995-го у меня появилась привычка после уроков сидеть в подъезде, всегда одном и том же, и писать стихи в тетрадку. Я была мучима (сначала опечаталась и написала “мычима” — это вполне соответствует, такое слово следует изобрести), — так вот, была м ы чима пубертатным кризом — меня раздражали родители, я много думала о необходимости свободы, о дружбе как таковой, а позже — о любви. Я начинала оценивать — банальными категориями — мир, в котором приходилось жить.