Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2005)

Алё! эй, воздухоплаватель?

Очнулась. Мрачный лоб в капельках пота. Вы опять теряете сознание, как в самолете?..

Больно.

Ну да! Общий наркоз не положен. Терпение, голубушка... т-терпение.

Снова провернул свою кочергу.

Ладно, хватит.

Богдан прикрыл глаза. Счет на вдохе: вдох-раз, выдох, вдох-два, выдох, вдох-три, выдох, вдох-четыре, выдох... это стирает все мысли и образы, ибо мысли и образы человека нелепы, скверны.

Алё! воздухоплаватель? Запоминай все линии и изгибы, чтобы вернуться. Или не запоминай. И не возвращайся. И ничего не говори.

У бабенки глаза как подмороженная дурника, сквозь кожу жилки светятся. Зря, однако, так далеко едет.

Алё, воздухоплаватель?..

В этом пейзаже нечего убавить или прибавить, скалы краснеют, будто квазары, столпы на границе наблюдаемого мира, за которой уже ничего нет, там область сверхсветовых скоростей; и в туманной воде дрожит ртутный след, словно только что здесь скользила рыба — и ушла, дальше, сквозь град камней и взрывы сверхновых, в вихрях радиоизлучений и ветре солнц, туда, где грань режет взгляд, как алмаз стекло. И на хрусталиках остаются царапины, неровные и

серебристые

словно линия горизонта

утраченной любви

Счет на выдохе: вдох, выдох-раз, вдох, выдох-два... ничего не должно остаться, вдох, выдох-три, вдох, выдох-четыре, вдох, выдох-пять, вдох, выдох... Шестой патриарх, служивший в монастыре мукомолом, написал на стене южного павильона стихотворение, в котором сравнил сознание с деревом бодхи, а тело со светлым зерцалом, ну а я бы сравнил сознание со сковородкой и весь мир с деревом бодхи... которое надо вырвать и поджечь! Ибо ничего не должно остаться, ни времени, ни пространства, этих главных иллюзий, — десять.

Но... где мы все время пребывали? и сейчас летим.

Найман Анатолий Генрихович родился в Ленинграде в 1936 году. Поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Живет в Москве. Постоянный автор “Нового мира”.

* *

*

Пока сохраняют грузины

эдемскую графику лиц,

германцы ссыпают в корзины

гончарную лепку яиц.

Но сметан на нитку живую

ковчег наш и с якоря снят.

В булыжную бить мостовую

копытцем нет сил у ягнят.

Колхида нищает. Европа

блестит роговицей глазищ

лощеного телециклопа...

Но нищий не беден — он нищ.

Он — он. Цель не в том, чтобы выжить,

а выжить таким. То есть в том,

чтоб лик, как морщинами, вышить

сухим виноградным крестом.

Черкешенка

Как быть, черкешенка-черешенка

из XIX в.,

когда ты нищенка и беженка

в прожженной, как фундук, Москве?

К кому взывать, на что надеяться,

пока кремлевская попса

за деревцем корчует деревце

из гнезд Садового Кольца.

Ни Бог, ни мы тебя не выручим

с тех пор, как бес тебе шепнул

уйти за Михаилом Юрьичем

в сиротский гибельный загул.

Пустыми саклями и скалами

в огне вас провожал Кавказ:

пропала ты, Тремя Вокзалами

растащенная на заказ.

Люта война людей и демонов.

Их тел особенно, их тел.

Последняя, которой Лермонтов

затравку, юный, подглядел.

Из Беранже

Здравствуйте, дорогие. А где сестра?

В шапке кудрей, с антрацитовыми глазами.

Дома оставили, слишком стала стара.

Маска морщин с пепельными волосами.

Зря. Замысел, он как свет: всегда милосерд.

Вы, например, — не хотели, а ведь пришли же.

Белая ковка локонов, татуировка черт —

вот что в фокусе. И никого нет ближе.

Правда: ступайте за ней, будьте уж так добры.

Пусть увидит, что согнут, но что встречаю стоя.

И ничего, что не было никогда у меня сестры.

Нынче она единственная в точности знает, кто я.

Свой мир

Хотя и стоит этого-того

(пусть будет: этажерки и толкушки)

свой мир, нам остается только “сво”

от сводничества — ни души, ни тушки.

Сшить, сострочить — вот цель. Соединить.

Собой. Одним собою. Не надеясь

ни на кого. Ведь струйка крови — нить

и мысль-иголка никуда не делись.

И съесть — как тот пророк — не своего

пера и почвы книжку и картошку.

Собой — и только — сделать вещество,

под кожуру проникнув и обложку.

Короче, опровергнуть пустоту.

И, плоть в конце концов на оболочку

пустив, обить небесную плиту

сафьяном атомарным. В одиночку.

Музей

Неведомого рода войск

мундир. Сукно тонов острожных.

Орлы на медных пряжках. Воск

церковных свечек и картежных.

Как он попал в стеклянный куб?

Ведь если он не нереальный,

чей в гроб не проводил он труп?

эпохи? кости ли игральной?

Тряпье? Да нет, тут что-то есть.

Согласье и противоречье

с режимом. Кое-кто и честь

небось спешил отдать при встрече.

Да кажется, что где-то вскользь

о нем Катулл... Или Гораций.

Нигде — я пролистал насквозь.

...В штаб одиночеств, изоляций

квартира превратилась. В тир

оптический — но без мишеней.

И, натурально, сшит мундир —

не сковывающий движений.

Широк, лишь обшлага тесны.

И, как сплетенным в кущах райских

повязкам, — нет ему цены,

в отличие от генеральских.

* *

*

Черная дудка диаметром 7.62,

клапан какой ни нажмешь, отвечает: да-да.

Нет — отвечает диаметром 9 кларнет.

Яблочко выбрав диаметром оба ранет.

Речь не о музыке — ставим на музыке крест.

Просто какие маэстро, таков и оркестр.

С мышку диаметром — вздоха последнего путь.

Есть инструменты, короче, — но некому дуть.

* *

*

Заключенный глядит на небо,

потому что оно свободно,

за любую выходит зону

и все целое, а не пайка.

А больной с него глаз не сводит,

потому что оно здорово,