Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2006)

Целая глава посвящена взаимоотношениям “Поэта и Царя”, и самое удивительное, что в этой главе — сознательно? подсознательно? — скрыта полемика с одним из лучших стихотворений русского ХХ века о взаимоотношении государства и литературы. Это стихотворение цитируется во втором абзаце главы: “Дураками были те, кто изображал Сталина дураком, страдающим запорами. У каждого второго писателя геморрой, и ничего, общаются с богами ”. Это же эхо из “Писем римскому другу”: “Помнишь, Постум, у наместника сестрица? Худощавая, но с полными ногами... Недавно стала жрица! Жрица, Постум… И общается с богами …”

Это — ей-ей — не случайное совпадение. То есть очень даже возможно, что у Быкова случайно вырвалась цитатка, но она не случайна в общем контексте главы, писанной о двух титанах, общающихся с богами, поскольку вот финал главы: “Наиболее значительное из „оттепельных” упоминаний Пастернака о Сталине — слова в разговоре с Ольгой Ивинской в 1956 году: „Так долго над нами царствовал безумец и убийца, а теперь — дурак и свинья; убийца имел какие-то порывы, он что-то интуитивно чувствовал, несмотря на свое отчаянное мракобесие; теперь нас захватило царство посредственностей”. Узнаете? “Говоришь, что все наместники — ворюги? Но ворюга мне милей, чем кровопийца!”

А вот и нет, — утверждает сверхпоэт, идеальный поэт, — у кровопийц есть какие-то порывы, а ворюги, дураки, свиньи, посредственности — с этими поэту не о чем разговаривать, не о чем пить — по слову Венедикта Ерофеева. Нормальный, ницшеанский подход. И как-то очень быстро соображаешь, что так оно и есть, иначе и быть не может для супермена, каковым, несомненно, был Пастернак. Есть еще одна книга, опыт которой не прошел даром для Быкова. Чего ради он бухнул на титульный лист посвящение: “Марии Васильевне Розановой”? Что он пометил? Марии Розановой были посвящены “Прогулки с Пушкиным”. Стало быть, Дмитрий Быков спешит сообщить, что написал свои “Прогулки…”. На этот раз — это “Прогулки с Пастернаком”.

Никита Елисеев.

Санкт-Петербург.

Марк Талов. Воспоминания. Стихи. Переводы. Предисловие Рене Герра.

[Составление и комментарии М. А. Таловой, Т. М. Таловой, А. Д. Чулковой]. М., Париж; МИК “Альбатрос”, 2005, 248 стр., с илл.

Поэт Марк Талов (1892 — 1969) оказался в Париже в 1913 году, когда точка кипения парижской артистической среды сместилась на угол бульваров Монпарнас и Распай, в кафе “ Ротонда ” . Недавно вышедшая книга Талова имеет вынесенный на обложку “ надзаголовок”: “ Быт парижской богемы 1913 — 1922”. Там же, на обложке, заветные для французских и русских антологий ХХ века имена — Модильяни, Эбютерн, Жакоб, Сутин, Бальмонт, Ремизов, Мандельштам, Сологуб, Маритен, Эренбург… Тот, кто заглянет за обложку, найдет, на сравнительно невеликом поле воспоминаний, еще больший круг “ знаковых” прозваний.

“ Впервые ступив на порог „Ротонды”, всего через две недели после приезда в Париж, я был околдован ее феерическим видом, опьянен шумом, спорами, свободно выражаемыми суждениями. За каждым столиком сидели „звезды”, окруженные своими почитателями и последователями. К потолку вместе с парами алкоголя и кольцами сигарного дыма восходил гул мужских и женских голосов…” — так глазами Талова мы можем заглянуть в тот безвозвратный Париж, где в “ Ротонде” среди европейских знаменитостей сиживал и еще мало кому известный Модильяни.

О Модильяни Талов сохранил теплые и яркие воспоминания, которыми в марте 1965 года делился с Анной Андреевной Ахматовой, бывавшей в “ Ротонде” раньше его, в 1910 и в 1911 годах. Знакомясь с достаточно подробными и емкими примечаниями, узнаем, что Марк Талов принимал участие в работе Виталия Виленкина над монографией “ Амедео Модильяни” (1970), однако не успел увидеть ее выпущенной в свет. Монография подписана к печати в день смерти Талова, 10 июня 1969 года. Виленкин же, как известно из его книги “ В сто первом зеркале” (1987), посвященной жизни и поэзии Ахматовой, собрал воедино фрагментарные записи Анны Андреевны о Модильяни, ее друге и возлюбленном, в единый очерк, который был особенно известен в советское время благодаря грампластинке с голосом Ахматовой, где она читает его наряду со своими стихами…

“ Модильяни был очень красив, весь его облик излучал вдохновение, — пишет Талов. — Помню его в коричневой вельветовой куртке, шея повязана темно-красным фуляром, фетровая шляпа с полями а la Рембрандт оттеняет необыкновенную выразительность жгучих черных глаз, испытывающих людей с первого взгляда. С его губ не сходила покоряющая серафическая (здесь и далее курсив мой. — Ст. А.) улыбка, которой невозможно было не поддаться. Был он болен, кашлял…”

Этот фрагмент характеризует зримость, детальность манеры мемуариста. Арсений Тарковский в одном из своих выступлений сказал о поэзии, не о прозе Талова так: “ …содержание, форма и мысль у Талова соответствуют друг другу. Это натурализм, доходящий до галлюцинаций. Это визионерский реализм…”

И вот как Модильяни предстает в стихотворении “ Бомбежка” (1935), название которого напоминает о том, что описанное происходит во время Первой мировой войны:

Бормочет что-то мне невнятно Модильяни.

Он с серафической улыбкой в час ночной

Уверенно портрет выводит обезьяний

Одною линией и говорит, что мой.

Поэтические отображения лиц и времени у Талова в книге “ аккомпанируют” прозаическим, и наоборот:

“ Модильяни… постоянно декламировал стихи наизусть, даже будучи пьяным. А иногда бормотал что-то невразумительное, трудно было понять, о чем он, какие-то пророчества. Именно Модильяни впервые заговорил со мной о Малларме, внушил мне интерес к нему. Я задумался об этом его увлечении и начал переводить, сперва как бы шутя, стихотворения Малларме в прозе…

За два месяца до своей смерти он вдруг пригласил меня к своему столику в „Ротонде”, чтобы рисовать мой портрет. Я ему позировал около часа. Был он трезв. Потрет этот он подписал: „Талову. Модильяни. IX.1919”. В декабре 1919 года, т. е. за месяц до смерти, еще раз рисовал меня, тоже в „Ротонде”.

Эти два портрета выпросил у меня весной 1922 года, накануне моего отъезда на родину, завсегдатай „Ротонды” канадец Виктор Линтон. Конечно, деньги мне перед отъездом были очень нужны. Линтон же говорил, что хочет получить эти портреты на память обо мне. Как же я был глуп, не подумав, что на память достаточно фотокарточки!”