Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2007)

— Тогда, — продолжает судья, — в чем причина? Что за нужда к соседям лезть?

Тут встает толстая сестра подсудимого и обиженно заявляет:

— А у него день рожденья был.

Ну что с них взять, с придурков?

— Вот и отпраздновали, — ехидно заявляет судья и начинает издевательски на совесть давить.

Мать вообще становится багровой, а брат с сестричкой уставились, им все по фигу, они и слов-то не понимают.

В общем, залатала Ирка и эту дыру, краденое ей вернули. На суде заявила, что на строгости наказания не настаивает.

Как юла вертится, но надо мной смеяться успевает. Все спрашивала, сняла ли я скальп с Марины. А на ноги ее я смотрела с удовольствием. Говорю, давай ты не будешь такую красоту прятать в штаны. Юбку надевай, и чем короче, тем лучше.

— Вика, — упрекает, — я знаю, чем кончится.

Год я ее уламывала, наконец согласилась. Я — в черной коже и красных колготках, она — в джинсовой юбке и жилетке, обе на каблуках, на которые она с непривычки взбиралась как на лестницу и все норовила в кроссовки вдеться, но я не позволила. Всю дорогу подсмеивалась, а мы к ее приятелю ехали. Тому, что телевизор с дубленкой дарил. Приезжаем — боженьки-боже! Красавец мужчина, полный дом народу, а он лыка не вяжет, дверь открыл без трусов, в одной футболке, к грязной подошве долларовая сотня прилипла.

— А-а-а, — с порога ревет, — девчонки приехали!

И с голой задницей виснет с ходу на Ирише, я в шоке, а она ничего, смеется, что это чудище на нее навалилось.

— Вы, — говорю хозяину, — конечно, извините, но чтоб так при посторонних разгуливать, с открытым концом, я лучше пойду, а то стошнит.

Ирка давится от хохота. Я заглядываю в комнату — библиотека! Лучше Иркиной. Конфуций в зеленом супере с золотом. Нет, думаю, пожалуй, останусь, хоть салат поем. Не совсем же он двинутый, раз при деньгах и с книжками. Сажусь напротив хозяина.

— Ну, рассказывай, — говорю ему, — как ты дошел до такой жизни?

— Пью я, матушка, горькую как потомственный интеллигент.

— Я сама из потомственных. Гордиться нечем. Умный человек, образованный, а при гостях без штанов.

— Мамочка, — говорит он Ирке. — Ты кого ко мне привела? Я ее боюсь.

— Не надо бояться, — говорю. — Штаны надень — и не страшно.

— Нет, мамочка, — он снова к Ирине, — воля твоя, боюсь. Уведи ее, а то подеремся. Я в ней не нахожу человеческого понимания.

— А со мной-то поговори. Я ж к тебе обращаюсь, а ты ябедничать.

— О-о-о, — ревет, — замолчите ж ее кто-нибудь.

— Не ори — гости оглохнут.

— А ты мою жизнь знаешь? — нагло спрашивает.

— А ты мою?

И давай друг другу излагать, у кого жизнь ужасней. Он мне про свои четыре процента неизлечимых алкоголиков и что женщины сбегают, я ему про своего батю и детдом. Кричали, друг друга перебивали, чуть не подрались. Потом он мне: ну, хватит, давай выпьем.

— А Конфуция дашь почитать?

Изумился, но дал.

— Больше, — говорит, — ко мне не ходи, книгу мамочке отдашь. От тебя одно расстройство, а человеку с женщиной должно быть тепло. А от тебя не тепло. Недушевная ты. Безжалостная. Татарка, поди.

— Это само собой, что татарка. Да и ты ведь не русский. Еврей же?

— Мамочка! — ревет. — Это мне, закоренелому антисемиту, прямо в лицо! Уйдет она наконец, или я уйду! Соль на раны, а не баба.

Вышли на воздух, стоим. Ирка смеется, но невесело. Хороший вообще-то, говорит, но дурак, жалко его.

Совсем не жалко, сделал из пьянства флаг и размахивает, как на параде. Лечиться надо, а он выделывается. Что за веселье?

Чувствую, Ирка меня не слушает, на дорогу косится. Боженьки-боже, а там уже очередь из иномарок! Я и забыла, что мы в первом часу ночи стоим на перекрестке в полной боевой раскраске, на каблуках и являем собой блондинку с брюнеткой.

— Что нужно? — спрашиваю бритого, который рукой в окно помахивает.

— Девушка, это там у вас не Конфуций ли?

— Ага, — говорю, — он самый.

Не вижу, что буквы огромные на титуле, и удивляюсь, как идиотка.

— Вы, наверное, читать собрались? Может, вместе почитаем?

— Да нет, — говорю, — это дело интимное. Наше с Конфуцием.

— А до дома вас кто повезет? Конфуций?

И как в воду глядел. Подъедут, увидят Конфуция — и давай прикалываться. Так вся очередь и рассосалась. Никуда бы мы не уехали, если б Ирка книжку под жилетку не спрятала. А когда спрятала, то другие разговоры начались: за шампанское в “Петровском зале”. Известное бандитское местечко. Ирка давай ворчать:

— Говорила я тебе, что в коротких юбках всю шваль соберем.

Ничего она мне не говорила, может, думала, а не сказала.

— Зато, — возражаю, — женщинами себя почувствовали.

Она удивилась:

— А не телками?

А потом этот ее приятель запойный умер. Разбился на мокрой дороге. Плача, она сказала, что может жить с любым мужчиной, столько выносливости имеет. Даже с таким, от которого все сбегают. Только не понимает — зачем. Не легче с ними, а тяжелей, чем в одиночку. Тут я поняла, что с этим голубчиком у них все было не так просто и теперь она себя упрекает.

Плакать-то плакала, а на похороны не пошла. Пригрозила еще живому, что не пойдет, если тот умрет от пьянства, и не пошла. Мертвому обещанье сдержала.

Ну, в общем, он-то умер, а мы все живем и живем.

Ира развернулась, квартиру поменяла на лучшую и уехала из нашего воровского дома. Муж ее уже давно с Мариной жил, только сына навещал, но нечасто. Я своего Эдика тоже видела мало, потому что дела их палаточные хуже пошли, и они, ясное дело, все чаще праздновали. Деньги перевелись, дети вообще безотцовщинами остались, что Иркин, что моя. Да и переехала она, реже стали видеться. Так и тянулось скучно, пока я глупость не сделала. Ляпнула Оксанкиной сестре, что Алеха Котов, Оксанкин муж с немереными деньжищами, ко мне приставал, и сразу даже не соотнесла с тем, что после случилось.

Спустя неделю после этого разговора заезжает ко мне Оксана и возмущенно рассказывает, что Галочка, продавец из палатки, ездит с Эдиком в нашей “девятке” на переднем сиденье. А это уже беспредел. На заднем можно, у киоскерш с палаточниками всегда шуры-муры, но ты знай свое место!

Я злюсь, Оксана усердно мой справедливый гнев разогревает. Короче, иду в магазин, покупаю дочери Ленке баскетбольный мяч в сетке и брызгалку ядовитую. Еду на вокзал, подхожу к киоску, где Галочка торгует, и брызгаю туда ядовиткой. Делать ей нечего — дышать чем-то надо, — она, понятно, выскакивает, а тут я сеткой с баскетбольным мячом — хряссь ее по башке! И еще раз, и еще! Визг, вопли, откуда-то Эдик с кулаками, впихнул меня в машину и шипит: “Ну все, сука, ты допрыгалась. Сидела б тихо, книжки читала, может, и продержалась бы в женах. Но теперь мое терпенье кончилось”.