Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2007)

А сейчас нет, у нас не страшно, приезжайте, я, когда буду уходить, у хозяйки адрес оставлю…

Я слушала про пятидневную войну и не понимала, не могла вспомнить. За столько лет рассказов о перестрелках, бомбардировках, похищениях, зачистках, исчезновениях все слилось воедино.

Потом, когда уже Татьяна покрасила потолок, я зашла к тете Капе посмотреть, все ли в порядке, она дала мне адрес. Там на первой строчке было написано: “Буденновск”.

Магдалена

В июле в подъезде напротив поселилась Магдалена. Каждое утро роскошная черная Магдалена выходила из подъезда с огромным тазом в руках. Магдалена заворачивала за дом, туда, где еще сохранились столбики с натянутыми между ними веревками, и вешала огромные простыни. Дальше все как в кино: ветер надувал ослепительные паруса-простыни, и из-за них появлялась то рука Магдалены — в руке прищепка, то голова в цветном берете, то нога в клетчатой тапочке.

Я не знаю, сколько у нее детей. Постоянно у ее ног крутятся три-четыре негритенка, но бывает и больше, к тому же дети все время меняются.

Судя по звонкому выговору, Магдалена — кубинка. У нее есть муж Эрнесто. Мне всегда казалось, что на Кубе одну половину мужчин зовут Эрнесто, а другую Роберто. Эрнесто тоже негр, но какой-то неубедительный, ему не хватает роскоши Магдалены. Оттого, что у него на голове заплетены косички, он напоминает колорадского жука, да и ростом он сильно меньше своей жены. Магдалена и Эрнесто живут на первом этаже. Вечером, возвращаясь с работы, он встает под окном и громко кричит по-испански, что любит ее. Магдалена с визгом выскакивает из квартиры, настежь отворяет дверь в подъезде (железная, на стальной пружине), прижимает своего любимого к груди, целует в затылок и что-то нежно воркует. Старушки на скамеечке умиленно плачут.

Африканцы в Люблине не редкость, я постоянно встречаю их то в магазине, то в метро, то на рынке, то в парке. И каждый раз пытаюсь понять — кто из какой страны. Говорят они и по-английски, и по-французски, и на каком-то неизвестном мне языке с большим количеством шипящих…

Раз вечером, часов около десяти, возвращаюсь домой. Где-то у гаражей поняла, что во дворе у нас — разборка. Спорят о чем-то. О чем? Если о воспитании детей, то можно смело через двор, а если ссорятся из-за бутылки, то лучше обойти с другой стороны. На свой страх и риск пошла короткой дорогой.

Во дворе, на площадке между нашими подъездами, толпилось с десяток негров, не считая детей. Магдалена и Эрнесто спина к спине держали оборону. Все орали на чудовищной смеси русского, английского, испанского и какого-то еще странного, никогда мною не слышанного языка. Женщины едва не вцеплялись Магдалене в волосы.

Я прошмыгнула в подъезд и разгадывать смысл происходящего предпочла из своей квартиры — со второго этажа все прекрасно слышно.

Дело оказалось в следующем: Магдалена таки познакомилась с неграми из соседнего квартала, решила с ними расово дружить, пригласила их в гости и, судя по всему, рассказала, что уехала с Кубы. А те — как смели они предать идеи Фиделя!

Разборка продолжалась еще примерно час, до тех пор, пока на противоположном конце двора не показалась патрульная машина: крикуны мгновенно смолкли и разлетелись, как стая воробьев.

Сцилла и Харибда

Каждый день я прохожу мимо Сциллы и Харибды. Утром — мимо Сциллы, вечером — мимо Харибды. У Сциллы я покупаю пачку “Салема”, у Харибды — трех “козлов”. Судя по всему, они ровесницы. Сцилла маленькая, сухая, с лужайкой седых волос на макушке крашеной головы, работает в сигаретном киоске. Она почти не разговаривает. Отношения со мной она выстраивала через сдачу. Первое наше знакомство не удалось: я попросила зеленый “Салем”, она дала стомиллиметровый, к тому же легкий. Я несколько раз повторила просьбу, но она попеременно протягивала мне то обычный легкий “Салем”, то ментоловое “Мальборо”. В конце концов я отчаялась и попросила деньги назад. Видимо, зря…

Нет, Сцилла ничего мне не говорила. Просто постоянно или клала передо мной испорченную купюру, или норовила сунуть сдачу копейками, а то и вовсе ненужными мне предметами — жвачкой, конфетами, пакетиками плохого кофе. В ответ на попытки заговорить с ней она строила такую гримасу и так разводила руками, что я понимала: нету у нее для меня другой сдачи.

Перелом наступил, когда однажды я обнаружила, что сдачу мне дает мелко трясущаяся знакомая рука. Я наклонилась к окошку и увидела, что моя мучительница рыдает. Изо всех сил старается держаться, но слезы сами собой текут в три ручья. Что случилось, говорю, миленькая? А она и сказать ничего не может, только плачет, и все. Нужна ли помощь? Головой мотает. А все-таки? Так и не узнала, кто ее обидел. Но с тех пор я молча отдаю ей деньги, она так же молча протягивает пачку сигарет, но так нежно, а иногда даже погладит пачку своей в мелких морщинках ручкой. И с купюрами больше никаких проблем.

На Пасху перед киоском остановились две бабуси. Долго цокали языком — приценивались к шоколадкам. Вдруг из окошка высунулась Сцилла:

— Христос воскрес, бабушки! — и протягивает шоколадки.

А Харибда — высокая, дородная, густо накрашенная, пьяная — вылетела на меня из киоска:

— У меня сейчас такое настроение хорошее, дай обниму! — и пока я, сама тоже не маленькая, барахталась в ее объятиях, она пыталась все мне рассказать, что у нее сын хороший, да ладный, да жених. Следующий день был похмельный, так что Харибдочка, слегка заискивая, спросила: “Три „козлика”?” Я сделала вид, что вчерашнего не помню. С тех пор так и повелось: подхожу к окошку, она спрашивает: “Как обычно?” — я киваю, даю деньги, она мне — три бутылки.

Усадьба

Если идти прямо по проспекту 40 лет Октября, который на самом деле в два раза уже Люблинской улицы, то рано или поздно дойдешь до улицы Тихой, а там рукой подать до усадьбы, которая, собственно, и дала название району.

Но с самого начала мы никаким Люблином не были, мы были Годуновом. Поместье принадлежало тем самым Годуновым, потом перешло Прозоровским, которые и переименовали его в Люблино. Как сообщают путеводители, примерно в 1800 году Люблино купил отставной бригадир Николай Дурасов.

Дурасов приобрел усадьбу практически сразу после получения ордена святой Анны. Орден представлял собой равноконечный крест из темно-рубинового стекла с круглым медальоном, в центре которого находилось изображение святой Анны. Концы креста были соединены ажурным орнаментом. Видимо, Дурасов сильно гордился орденом, если приказал выстроить дом — его копию. Дом вышел необыкновенно изящный: трехэтажное здание, в центре — круглая зала. Прямоугольные комнаты соединены двойными колоннадами. Венчает здание статуя святой Анны. Оттого, что окна залов огромны, от пола до потолка, оттого, что колоннады легки, здание выглядит невесомым, летним, едва ли не кокетливым.