Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2007)

Замечу кстати, что, отвечая на вопрос журнала “Сеанс” “Кто для вас лично главный герой „Дневного дозора”?” продюсер фильма Константин Эрнст развивает ту же мысль: “Антон Городецкий, конечно. Как объект воздействия всех сил. И мне кажется, что он оптимальный объект для идентификации большей частью зала. Это наше „я”, вряд ли даже осознаваемое. Это наша двойственность: либо уходим в забубенный загул, либо разрушим все к чертовой матери. И всё — от неспособности существовать в настоящем времени”.

При том, что между фильмами и книгами огромная сюжетная разница (что метко схвачено в анекдоте, предлагающем поместить такие титры в начале фильма: “Ночной Дозор: „Все совпадения имен и событий с романом С. Лукьяненко ‘Ночной дозор‘ носят случайный характер””), основополагающие понятия романа в фильмах тщательно сохранены.

Сюжет зритель схватывает легко и, обнаружив, скажем, что подросток Егор, на которого нападают вампиры, превращен в сына главного героя Антона Городецкого, легко это принимает. Главное, чтобы зритель был в курсе неких конвенциальных договоренностей, которые возникают между автором и читателем романов Лукьяненко.

Главная из них — само существование Иных, внешне ничем не отличимых от людей, но обладающих магическими возможностями. Это не наследственная, кастовая особенность: Иной рождается в семье обычных людей, и наоборот — дети Иных могут быть людьми. Сторону Тьмы или Света (Зла или Добра) Иной выбирает добровольно, при инициации, но выбрав — уже не может ей изменить. (Есть, впрочем, исключения — но они описаны уже в романе “Последний дозор”, вышедшем после фильмов.) Применять магию бесконтрольно в обычной жизни ни темный, ни светлый Иной, однако, не может: обе стороны скованы договором, поддерживающим в мире равновесие Добра и Зла, за его соблюдением следит полиция Светлых — “Ночной дозор” — и полиция Темных — “Дневной дозор”, а над дозорами стоит еще одно контрольно-карающее образование, равно беспристрастное к Тьме и Свету, — Инквизиция. Не само зло, а нарушение баланса Добра и Зла приводят мир к катастрофе.

Еще одно важное понятие — Сумрак, параллельный мир, куда способен входить Иной, делаясь невидимым для окружающих. Мир, невидимый для человека, очень трудно визуализировать, а еще труднее объяснить зрителю, что то, что он видит, на самом деле невидимо. Когда в начале “Ночного дозора” светлые Иные арестовывают ворожею, составляя на нее протокол, где логика обвинения забавно противостоит человеческой (ведьму обвиняют в том, что она продала не поддельное зелье, а настоящее), и Антон Городецкий задает вопрос: “Кто вы такие?” — то недоумение одного из дозорных: “Он что, нас видит?” — кажется неподготовленному зрителю совершенно нелепым. В кухне сидит группа каких-то людей, и почему ее не должен видеть тот, кто рядом? Читатель же Лукьяненко прекрасно понимает: герои находятся в Сумраке и обычным людям невидимы.

Возьмем еще один пример: действия вампиров. В большинстве мифов о вампирах он может укусить кого угодно, и укушенный через какое-то время сам неизбежно обращается в вампира. Не то у Лукьяненко. Во-первых, чтобы стать вампиром, надо пройти обряд инициации, то есть должно быть двое согласных: вампир и его жертва, насильно в вампиры не обращают (именно в этом суть обвинений Антона Городецкого охотящейся за Егором вампирше — зачем она ею стала?). Во-вторых, вампир кусает не первого встречного, а того, кого зацепил своим зовом. В книге легко описать зов вампира как манящую музыку, одурманивающую и неудержимо влекущую. Визуализировать это трудно, или по крайней мере режиссер не нашел, как это сделать. Закадровый вкрадчивый шепот — “иди сюда” — совершенно неубедителен. Обычному зрителю непонятно, с какой стати мальчик Егор сам тащится в то место, где его поджидают вампиры. Читателю романов Лукьяненко все здесь ясно.

Подобным образом можно проанализировать все неясные сюжетные места, и неизбежно окажется, что читатели Лукьяненко никаких затруднений при просмотре фильма не испытывают.

Это, конечно, говорит не в пользу фильмов, но сильно подтачивает господствующее мнение о второсортности их литературной основы, а также о том, что режиссер чрезвычайно возвысил второсортный литературный продукт. Во всяком случае, читатели и почитатели Лукьяненко так не думают. На онлайновой конференции “Аргументов и фактов” , вскоре после выхода на экраны “Ночного дозора”, Сергею Лукьяненко, к примеру, задавали такие вопросы: “Вам не кажется, что киношники все-таки реально испохабили вашу книгу?”; “Если бы вы знали, что так все обернется, согласились бы вы на экранизацию?”; “„Ночной дозор”, по-моему, нужно было назвать „Ночной позор”. С ужасом жду продолжения фильма”; “Эх, как нравилась мне книга… а фильм потерял все идеи книги”.

Я не собираюсь сравнивать фильм и книгу на манер коз из популярного анекдота. Стоят на газоне за кинотеатром две козы и жуют пленку “Ночного дозора”. Одна коза другой: “Слышь, а фильм ничего”. Другая в ответ: “Ну, мне книга больше понравилась”. Анекдот, впрочем, снобистский, хотя и изящный. Должно быть, рожден в литературно-критическом сообществе, где с массовой культурой предписано бороться, искоренять, изничтожать.

Одним из побочных, но важных для меня впечатлений при чтении сборника было невольное сравнение его участников с этим самым литературно-критическим сообществом. И я то и дело думала о том, что кинокритик способен оценить и авторский фильм, и качественно сделанный блокбастер — он привык к тому, что “Оскара” дают за коммерческий продукт, который смотрят миллионы, и у него есть две разные шкалы — для оценки артхауза и мейнстрима.

Философ попробует понять, какие идеи, какая мифология воплощены в фильме, ставшем знамением времени. Социолог будет искать ответа на вопрос, в чем причины массового успеха, но не обличать вкусы общества. Его дело не воспитывать, а описывать и понимать. И лишь литературный критик не владеет инструментом анализа явлений массовой культуры. У него есть только арсенал обличительной риторики.

Блистательный теоретик искусства Борис Гройс считает возможным и нужным серьезно и уважительно говорить о трилогии Лукьяненко, применяя тонкий философский инструментарий, а литературное сообщество от разговора об этих романах брезгливо уклоняется. Разве что озлобленный на весь мир критик Золотоносов напишет о “Сумеречном дозоре” статью под хлестким заголовком “Бренд сивой кобылы” (“Московские новости”, 2004, № 6) и выдавит сквозь зубы приговор: “Галиматья”.