Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2010)

если не все вернутся черные корабли

даже если останусь в лунной лежать пыли

мы все равно встречаемся / подругу целует в лоб

у изваянья анубиса площадь молотов-риббентроп

Май

мертвые беспокоят как старый сломанный зуб

своим частичным отсутствием мешающий языку

майская ночь на кухне звериный суп

складка матраса к слабому позвонку

мертвые беспокоят как товарищей господа

или господ товарищи май рядовой блатной

если верить ученым вокруг инвертированная пустота

суетится цветет и пахнет весной

черной собакой за ночь обегав москву

утром упырь на помойке грызет полимер

‘третий некрасов’ лосев пригов в каком-то шкафу

и почему-то саблин глупый морской офицер

* *

*

не смотри близко

на белку

в ее глаз

ничего хорошего

особенно белки

и голуби

бог сказал

это хорошо

было давно

все меняется

[философы]

нас иногда один его намек

собираясь на частных квартирах

<���что отчасти говорит в их пользу

не совсем стыд потеряли>

умножали это самое

ну вы понимаете

без необходимости

разоблаченные обезвреженные

они еще на что-то надеются

напрасно

терпимость терпимостью

но всему же есть предел

или нет

Identity

когда в тихуане скончался

последний настоящий человек

ничего не изменилось

вопреки стратегическому плану

пришельцы не спешили

вернуть свой истинный облик

фукуяма был опять посрамлен

спор за храмовую гору

возобновился с новой силой

Фрагмент из книги "Ледяной дождь. Об уходе и смерти Льва Толстого", которая готовится к выходу в издательстве "АСТ".

"Исследование выполнено при частичной финансовой поддержке РГНФ, проект № 09-04-00493 а/Р".

Басинский Павел Валерьевич родился в 1961 г. в г. Фролово Волгоградской обл. Окончил Литературный институт им. А.М.Горького. Критик, прозаик, автор книг "Московский пленник" (2004), "Горький" (2005), "Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина" (2008). Живет в Москве. Постоянный автор "Нового мира".

Документальная повесть

sub I /sub

В ночь с 27 на 28 октября 1910 года (здесь и далее все даты даются по старому стилю. — П. Б. ) в Крапивенском уезде Тульской губернии произошло событие невероятное, из ряда вон выходящее даже для такого необычного места, как Ясная Поляна, родовое имение знаменитого на весь мир писателя и мыслителя — графа Льва Николаевича Толстого. 82-летний граф ночью тайно бежал из своего дома в неизвестном направлении в сопровождении врача Маковицкого.

Первым пунктом его остановки на пути из Ясной была знаменитая на всю Россию Оптина пустынь, где Толстой хотел встретиться со старцем Иосифом, но по сложным причинам так и не смог. Обстоятельства пребывания Толстого в Оптиной много освещались и в прессе, и в научной, и даже в богословской литературе. Менее внимательно изучена вторая остановка Толстого на смертном пути — в соседнем монастыре близ села Шамордино, где жила монахиней его родная сестра — Мария Николаевна Толстая. Между тем именно в Шамордине Толстой принял судьбоносное для себя решение: не возвращаться в Ясную, а бежать дальше, и скорее всего — на Кавказ. Почему это произошло?

Если до посещения Оптиной и приезда в Шамордино еще можно говорить об уходе Толстого, подразумевая под этим понятием некую осмысленную перемену мест, то после отъезда из Шамордина ни о каком уходе не могло быть и речи. Это было только бегство. Даже младшая дочь Саша, которая всецело поддерживала отца во время ухода, оказавшись с ним в поезде до Ростова, вдруг по-настоящему испугалась и почувствовала: происходит что-то не то. Он (они) совершил (совершили) ошибку, которую, может быть, и нельзя было не совершить, но которая не перестает быть ошибкой.

Впервые Саша ясно увидела, что из дома бежал не великий писатель, третируемый, как ей казалось, плохой, хитрой и истеричной женой, тогда осуждаемой ею матерью, а 82-летний старичок, больной и беспомощный, нуждавшийся в постоянной заботе со стороны той самой плохой жены.

Астаповская трагедия началась не в Астапове, а в поезде от Козельска. «В четвертом часу отец позвал меня, его знобило, — вспоминала А. Л. Толстая. — Я укрыла его потеплее, поставила градусник — жар. И вдруг я почувствовала такую слабость, что мне надо было сесть. Я была близка к полному отчаянию. Душное купе второго класса накуренного вагона, кругом совсем чужие, любопытные люди, равномерно стучит, унося нас все дальше и дальше в неизвестность, холодный, равнодушный поезд, а под грудой одежды, уткнувшись в подушку, тихо стонет обессиленный больной старик. Его надо раздеть, уложить, напоить горячим… А поезд несется все дальше, дальше... Куда? Где пристанище, где наш дом?»

Это был момент неприятной истины. Вдруг отлетели в сторону и рассыпались в прах проблемы, еще вчера казавшиеся самыми важными: дневник, который Толстой безуспешно прятал от жены; завещание, тайно подписанное в лесу; вражда Софьи Андреевны и Черткова; якобы «роскошная жизнь», которую отец вынужден был вести в Ясной Поляне. На повестке остался один-единственный вопрос: что делать 26-летней незамужней девушке с такой же молодой подругой (Варвара Феокритова) и не самым лучшим, хотя и бесконечно преданным врачом (Маковицкий) со смертельно больным стариком в поезде дальнего следования? Вот его надо «раздеть, уложить, напоить горячим». Но это только начало. Через несколько суток в Астапове Саша в записной книжке признается сама себе: «(Ой, как стыдно.) Я помогала в <���…>» Собственно, не важно, в чем именно она помогала собравшемуся возле Толстого уже целому синклиту докторов. Важно, что воспитанная в аристократической семье девушка вынуждена была делать с отцом то, что могла делать только его жена, ее мать. И это было ей очень стыдно.

Те, кто и сегодня продолжает называть последний поступок Толстого подвигом, грандиозным актом отречения великого учителя мира сего, просто не читали дневники и воспоминания очевидцев этого жуткого события: Саши, Маковицкого, племянницы Толстого Оболенской и других людей.

Приехавший 29 октября, на следующий день после ухода Толстого, в Оптину молодой секретарь Черткова Алеша Сергеенко был тотчас усажен Л. Н. за стол записывать ответ на запрос Корнея Чуковского о проблеме смертных казней. Во время работы Алеша Сергеенко увидел на противоположном краю стола узенький листок бумаги, на котором было что-то написано крупным почерком Толстого. Ему очень хотелось подсмотреть, что там, но было неловко.