Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2010)

Сергей Солоух родился в 1959 году. Окончил Кузбасский политехнический институт. Автор нескольких книг прозы. Печатался в журналах "Новый мир", "Знамя" и других периодических изданиях. Живет в Кемерове.

Сергей Солоух

sub * /sub

Рейдерский захват минувших дней и старины глубокой

Бизнес-процессы передела интеллектуальной собственности неожиданно сделали актуальной вполне художественную проблему адекватности оригиналу так называемых классических или канонических русских переводов. Дружественное или недружественное поглощение — перевод «Карлсона» Лилианны Лунгиной? А переводы Сэлинджера Райт-Ковалевой?

В чем секрет успеха и долгой славы именно первого перевода? Только лишь в том, что автору просто посчастливилось наткнуться на Тутанхамона? Нашел благодаря удаче, счастливому стечению обстоятельств клад и выехал, неотразимый, весь в блеске чужих цехинов? Или все же браки переводчиков и текстов, как и все прочие на этой земле, заключаются на небесах? Ведь сколько ни откапывали, например, динозавров Луи Селина, а канонического, ставшего бы вдруг частью русской литературы, разобранного ее метаболизмом на цитаты перевода, как не было, так и нет. Нет даже такого, который можно было бы назвать первым. Определенно не все так уж просто и однозначно в залогово-кредитной сфере художественного слова.

Может быть, загадка и механизм верного попадания первого выстрела в десятку раскроет простой разбор и сопоставление с оригиналом одного из самых хрестоматийных и канонических переводных текстов русской литературы — сделанный Петром Григорьевичем Богатыревым русский перевод романа Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка...»? Во всяком случае, попытка со всех сторон благородная, поскольку «ПБСШ» — один из немногих классических переводных текстов, до сих пор не столкнувший на арене ни бизнесменов, ни мастеров художественного слова, чистый во всех отношениях, как кристалл, от разнообразных побочных и привнесенных мотивов. Ну и, безусловно, достойная, принимая во внимание недавнее восьмидесятилетие первого издания перевода Богатырева.

Начнем с Тутанхамона. Попытаемся кратко определить, в чем, собственно, состоит художественная и поэтическая ценность исходного текста Ярослава Гашека о всепобеждающей тупости? Какие цехины и дукаты достались Петру Григорьевичу Богатыреву и как он их конвертировал в твердые советские червонцы?

Художественную сочность и лирическую полновесность довольно небрежному тексту Ярослава Гашека в первую очередь обеспечивает сознательно оркестрованное и последовательно организуемое столкновение нескольких смыслоопределяющих языковых стихий. С одной стороны, чешского литературного — языка автора, чешского разговорного — языка всех так или иначе симпатичных автору персонажей и уставного немецкого — языка стоящего за кулисами дьявола, беса места и времени.

Трудно придумать более счастливое и желанное сочетание серебра и злата для мбастерской, вдохновенной интерпретации, если припомнить, что удачливый кладоискатель Петр Григорьевич Богатырев — один из крупнейших советских этнографов и фольклористов. Так и волнуется душа, предвкушая, что будут, будут использованы, взяты за образец современные переводчику Бабель и Зощенко. И полетят одесские биндюжники в пражских фиакрах на зычный зов ленинградских управдомов с Карловой площади. Тем поразительнее принятое Петром Григорьевичем поистине пушкинской силы решение освободить при переводе прозу от всей этой задорной и осмысленной, но совершенно поэтической чепухи. Язык перевода, за редким исключением, более чем спорной, скажем, «манлихеровины», образован словами сугубо и только самого первого гимназического ряда. Общегражданскими. Пришел, ушел, сказал, ответил.

Но упрощение языка повествования — лишь первый шаг на пути превращения египетской мумии в новгородские мощи. То, что началось с утраты двойной оптики, возникающей естественным образом при встрече и отталкивании в одном абзаце поручика по-чешски и обер-лейтената по-немецки, довершает потеря резкости и фокуса в одной уже единственной оставшейся линзе.

И вновь можно лишь поражаться скальпельному и, кажется, не без основания названному уже однажды пушкинским обращению этнографа и фольклориста с текстом, полным всех сочных и хвостатых протобестий его родной науки — топонимов, кулинарных определений, спирто-водочных комбинаций и воинских званий.

Однако утомлять читателя бесчисленными примерами совершенно олимпийского пренебреженья при переводе точностью, достоверностью и прочими богемскими ароматами оригинала не стану. Один-единственный, как мне кажется, чудесно и вполне полно проиллюстрирует суть принятого Петром Григорьевичем решения считать, что все животные на белом свете немножко кони. И русские и чешские. Собаки, в частности.

Вот ratl á ı ы сek, одини тот же пес, но в разных абзацах может предстать при переводе малосовместимыми болонкой и фокстерьером, при этом на языке оригинала все время честно фигурируя гладкошерстной штучкой с петушиным нравом — карликовым пинчером. Если вас откровенно смущают такие яблоки на груше, то не откажу себе в удовольствии напомнить, что собственно профессия главного героя — торговец собаками. Этими самыми, как есть, ратличками. Тема получается не боковая, деталь вовсе не второстепенная.

А между тем — по барабану, да хоть солеными огурцами и капустой пусть торгует, кажется, думает переводчик. Нет разницы, овчарка верный Руслан или же такса. Животное на четырех ногах, и точка.

Перевод:

— А это действительно чистокровный пинчер? Мой обер-лейтенант о другом и слышать не хочет.

— Красавец пинчер! Пальчики оближешь — самый чистокровный! Это так же верно, как то, что ты Швейк, а я Благник.

Оригинал:

— Je to opravdu stáajováу pinыс? Mеuj obrlajtnant jináyho nechce.

— Feыsáak stáаjovej pinыс. Pepыr a sеul, dovopravdy ысistokrevnej, jako ыze ty jseыs ЫSvejk a jáа Blahnáık.

«Stáajováy pinыc» — это же не пинчер вовсе, воскликнет пражский собаковод, знакомый с Гавличковой площади, это же миттель, миттельшнауцер . Спутали «Рено» и БМВ. Да вот же и прямое указание на паспортную масть породы «pepыr a sеul » — перец и соль. Но это стало в переводе если не бессмысленным совсем, то натурально непристойным «Пальчики оближешь» . Определенно не понять, какая часть тела собаки имеется в виду. И уж тем более, тем более главного действующего персонажа, судьбоносного животного целой главы с названием «Катастрофа». Ни белого Бима не осталось, ни черного уха.

И что же получается? Восемьдесят лет читаем не то, что там на самом деле, по правде написано веселым гулякой и беспринципным анархистом Ярославом Гашеком? В известном смысле, в строгих терминах, да, не то. Совсем не то. Переводчик Петр Григорьевич Богатырев побрил текст Гашека, как клубень картошки перед варкой. Снял все неровности, глазки и усики. Надел нам на носы очки дальтоника. Все серенькое. Одинаковое.