Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2006)

Кстати, гримируются именно карандашом, и, конечно, жирным. А этимология хороша тем, что на фоне Пушкина, Гримма и древних германцев вопрос о возрасте теряет былую остроту.

Полевая лингвистика

Дамочка была немолода, но держалась уверенно. В санта-моникском магазине морепродуктов она повосхищалась моим новым шлемом, купила, что надо, и удалилась.

Садясь на велосипед, я услышал настойчивые гудки. Из-за руля “мерседеса” мне делали знаки. Я подъехал.

— I am picking you up (“Я вас подклеиваю”), — сказала она.

По-русски эти сладостные речи немыслимы в 1-м лице, но как англофонке ей было виднее. Тем более — как голливудской сценаристке, каковой она оказалась при кратком ближайшем знакомстве.

Еще пара зеркал

Один из моих любимых рассказов Татьяны Толстой — “Река Оккервиль”. Изощренной аллюзивной технике, проецирующей его героиню, знаменитую певицу ушедшей эпохи Веру Васильевну, на фигуру Ахматовой, я посвятил специальный разбор (“ В минус первом и минус втором зеркале ”, см. мои Избранные статьи о русской поэзии , М., РГГУ, 2005). Там приводится куча текстуальных, биографических и структурных доводов, а также выдержки из писем Толстой (в основном критических), но целый слой анализа остался недоработанным — архетипический.

Один топос, петербургский, я рассмотрел довольно подробно, показав, как герой рассказа Симеонов, одинокий петербургский холостяк и коллекционер пластинок с голосом Веры Васильевны, многообразно ассоциирован с Петром, его строительным волюнтаризмом, гибельностью водной стихии и так далее.

Второй, культ прекрасной дамы, в статье затронут, но впрямую не назван и вообще прописан недостаточно эксплицитно. Между тем фиксация Симеонова на легендарной артистке отмечена характерными чертами этого символистского топоса: он никогда не встречал ее, мыслит ее давно умершей и как бы существом из иного мира, тайно от всех поклоняется ей, посвящает всего себя собиранию ее записей, превращает свой дом в храм ее искусства и переживает свое наслаждение ее пением как уникальную интимную связь.

Но есть и играет ключевую роль еще один, третий, глубоко архетипический топос, который я упустил, слишком зациклившись на биографической демифологизации. Хотя, если подумать, на демифологизацию-то он как раз и работает. Это — комплекс мотивов, связанных с неожиданным, чудесным, иногда спасительным, а чаще несущим гибель оживанием (воскрешением, возвращением, материализацией, осуществлением, приходом по вызову) чего-то, что было или считалось неживым (неодушевленным, умершим, уничтоженным, удаленным, нематериальным, условным, запредельным) — покойника, предка, бога, черта, духа, джинна, изображения, имени, знака, оказавшегося “легким на помине”. Примеров этого топоса множество: вызванный Фаустом Мефистофель; гоголевский портрет; статуи Петра и Командора; всевозможные английские привидения и оживающие египетские мумии; змея, выползающая из останков Олегова коня; чудовище Франкенштейна; Шариков; старик Хоттабыч; мадам Бовари, в фантастическом рассказе Вуди Аллена выписываемая из флоберовского романа, быстро наскучивающая герою и, наконец, отсылаемая обратно. Особенно эффектны, конечно, сюжеты последнего типа, построенные по принципу “за что боролись, на то и напоролись”. К ним и относится ситуация в “Реке Оккервиль”.

Симеонов полагает Веру Васильевну давно покойной, чем-то, подлежащим возвышенному, но и совершенно отвлеченному и безопасному, зависящему исключительно от него одного культивированию в качестве реликвии, но вдруг оказывается, что она жива-здоровехонька и вполне и даже угрожающе телесна, ибо входит в его жизнь самым непосредственным, но никак не лестным, не возвышающим и не одухотворенным образом — как пользовательница его ванной.

Совмещение этих трех комплексов в рассказе, намекающем на Ахматову, очень органично. Петербургские мотивы и топика прекрасной дамы комментариев не требуют, да и оживание духов прямо-таки подсказывается всей атмосферой ахматовской поэзии, в особенности “Поэмой без героя”. Фокус (часто применяемый пародистами) состоит в том, что излюбленный автором ход обращается против него: на этот раз оживающим монстром оказывается сама героиня, артистка, прекрасная дама, alias — Ахматова.

Дисбаланс

Это была самая большая и красивая в моей жизни женская грудь, достойная кисти Рубенса, Бабеля и Бёрджесса (придумавшего big groodies). Роман с ее держательницей расстроился после нескольких месяцев хорошо отлаженной челночной связи (я выезжал вечером, когда транспортный поток спадал, и в середине ночи возвращался по совершенно уже пустому фривею, с ветерком укладываясь в полчаса) — из-за элементарной культурной нестыковки, опрокинувшей образцовую в остальном мопассановскую конструкцию. Дискурс подвел.

Мы случайно встретились у общих знакомых. В синей блузке, красных брюках и сапогах на высоком каблуке, с медно-красным лицом, решительным еврейским носом и расширенными, как бы близорукими глазами, она выглядела очень желанной. Я не обманулся. У нее оказалась гладкая кожа, крепкая, немного узкая в бедрах фигура и запас энергии, который было одно удовольствие исчерпывать.

К своему телу она относилась с американской рачительностью, следя за диетой, принимая витамины (сугубо organic) и занимаясь спортом (плавание, джоггинг). В первый же вечер у нее дома я заметил на ее босых ногах, у самых щиколоток, что-то вроде гантелей. Она объяснила, что так исподволь наращиваются мышцы ног. Меня ее ноги вполне устраивали, и я опять констатировал действие неофитского американизма — в этом, как и в ее попытках уравновесить наше обоюдное вожделение разговорами о long-term relationship15.

Груди были вызывающе живые, одновременно мягкие и упругие, не отягощенные никакими посторонними идеями — ничем, кроме собственного золотого веса. От сочетания с узкими бедрами они только выигрывали. Они были хороши анфас и в профиль, спереди и сзади, сверху и снизу. Я не мог на них налюбоваться. Особенно трогала едва заметная асимметрия их встречного взгляда. Осмелившись, я наконец спросил:

— Ты знаешь, что они у тебя косят? — Образ я похитил у Бабеля.

— А, это после операции...

— Как — операции? Ведь они натуральные, здоровые? — затревожился я.

— Вот именно, здоровые. Пришлось урезать.

— Урезать?!

От смеси облегчения (все-таки натуральные) с разочарованием (в полном объеме они мне не достались) я расхохотался.