Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2007)

Ермакова Ирина Александровна родилась под Керчью. Закончила Московский институт инженеров транспорта.

* *

*

Легкий друг мой, залетный друг,

маленький веселящий дух,

ранний свет вокруг трепыхающий,

дух, захватывающий дух

хрустом в горле, гвоздем в виске,

хитрой скрипочкой вдалеке,

дай, пока не трубят: пора,

надышаться тобой с утра.

Солнце — катится на восток,

эхо — долгое, как в горах,

о, позволь мне хоть раз, браток,

поболтать с тобой просто так.

Уморительный дух живой,

зажигательный вестовой

крутит огненную восьмерку

над развинченной головой —

золотая моя юла,

дай мне тихо сказать: ура,

что б там ни было впереди,

не печалься — лети.

Кукуруза

Зерна,

зерна,

в каждом растет звук,

звонко сплющенные, млечно-щербатые, —

кувыркая небо, гривна летит на слух.

Всюду музыка. Всюду ее солдаты.

Он бежит за джипом (пять ему или шесть?)

и заводит утро на зубной гармошке початка.

Жесткий оскал. Ненормативный жест.

Зерна падко хрупают, капают в гравий сладко.

Грязные локти — скобками, явно ничей

(проигрыш, лязг, мычание, кантри местный),

явно знакомый с непостоянством вещей

(кукурузный дух приплясывает над бездной).

Кнопки зерен стонут — хит и его предмет

(южный свет — золотой, зернистый, как смех бомжонка),

он вгрызается в день, вращая свой инструмент

до отката солнц в большак за бензоколонкой.

Оттопырив ухо, всхлипывает во сне

И, накрытый трофейной кепкой, спит как дети.

Музыка всюду, особенно в тишине,

грохота изнутри в придорожном кювете.

* *

*

… и тогда она

нырнула в лес — не сумрачные чащи,

нормальный подмосковный леший лес,

и набрела на дивный свет, стоящий

с косым копьем луча наперевес,

щебечущий, блистающий, зовущий,

он гнулся, отрываясь от корней,

и ел глаза, и набивался в уши,

и, колыхнувшись, двинулся за ней.

То шел столбом, то шаром, то воронкой,

то нежно перед ней сводил края

и тек насквозь, оттягиваясь тонко,

и прожигал на глубину копья,

и щурился, и улыбался светски,

и щелкал, что волчица-львица-рысь,

и прыскали обломанные ветки

и зайцами вокруг нее неслись,

и каждая минута-неотложка

в ней длинно разгоралась на бегу:

свет нависал и замирал сторожко,

отсчитывая нервные ку-ку.

Вслепую, на гармошку из вагона,

к платформе, обдираясь о кусты,

ощипанной, засвеченной, прожженной,

а все же добралась до темноты.

* *

*

Просто чума в застолье

сорвана да жива

катится в чистом поле

гулкая голова

В царских репьях по брови

в ночь поперек широт

в полном сорвиголовье

крутится и поет

Времечко без обреза

эхо из-под корней

ржавая песнь железа

желтая песнь костей

Сердце стучит в затылке

медом текут усы

вьются из шейной жилки

красные бусы росы

С кочки скачком на кочку

следом светлячий рой

все мы воскресной ночью

ближе к земле сырой

Юзом сквозь паутину

липнущую венцом

плюхом в белую глину

слепленную лицом

Нос в табаке отбила

уши ободрала

кубарем вдоль обрыва

колет глаза трава

Лишь бы не затихала

в черных кустах кружа

лишь бы не заплывала

телом опять душа

Только б не понедельник

только не этот вид

как же стучит будильник

как голова болит

* *

*

Человек проспится и живет,

ничего ни в чем не понимает,

врет, смеется, бережно листает

перечень обид, а в нем растет

малютка-смерть и на ноги встает,

и ногами изнутри пинает.

Бац! — и содрогнешься невзначай:

под углом к рассеянному свету

полужелтый лист летит по лету

в осень. Отвернись. Не замечай.

Человек заваривает чай,

достает из пачки сигарету

и — ломает. И глядит, как лист,

как полузеленый лист юдольный,

словно ничего ему не больно,

на открытом воздухе повис,

словно все равно, что верх, что низ,

словно рифмой брезгует глагольной.

Чай — дымится. Лист в окне — висит,

черенком подергивая чутко,

и клюет, как жареная утка,

и — взвиваясь — радостно гремит,

как железный, как глагол в гранит —

выше, выше. Спи, моя малютка.

* *

*

Нет, не о смерти. Все с ней и так понятно —

детская дрессировка, всегдаготова.

Не о слезах — не зазовешь обратно.

Просто скажи: Леша. Наташа. Вова.

Бабушка Соня. Миша. Глебушка. Нина.

На табуретке. В кухне. Сижу живая.

Таня и Толя. Внятно. Медленно-длинно,

бережно-бережно по именам называя.

Как вы там, милые? Дробь и погудки горна.

Холодно вам? Здесь у нас — дождь и святки.

Саша и Саша. Плавится шелк у горла.

В слете дружинном. В святочном беспорядке.

В долгоиграющих праздниках столько света,

столько огней, жалящих именами,

елки горят — словно жизнь до корней прогрета

и никакой разницы между нами.

Ночи проходят строем, вьются кострами.

Даты и даты. Звездочки именные

пристально кружат в здешних кухонных кущах.

Столько любви вашей во мне, родные, —

хватит на всё. Хватит на всех живущих.

* *

*

Жизнь не движется

стоит себе в одной точке

переминается с ноги на ногу чешет репу

а кругом господитвояволя птички-листочки