Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 11 2004)

Тогда я позвонил Вике и предложил ей посидеть где-нибудь.

Мы встретились в “Китайском летчике Джао”. Это был модный подвал, хотя ничего специфически китайского там не было. Просто на стенах, крашенных синей краской, были расчерчены маршруты всемирных перелетов китайского летчика Джао Да, и сам он там был — деревянная фигурка в деревянном самолетике. Ну, еще вещи. Перчатки летчика, шлем и очки летчика, ботинки летчика и кусок пропеллера его самолета. Еще там выступали всякие модные группы, играли рок, атмосфера была веселая, шумная, располагающая к непринужденной доверительности.

Я сразу заказал два пива.

— Ну, — сказала Вика. — Рассказывай. В чем дело? Ты опять поругался с женой, что ли?

Я не собирался ничего рассказывать. Больше того, я хотел, чтоб обо всем рассказала она: каким-то непостижимым образом Вика лучше меня знает, что со мной происходит.

— Какая тебе разница? — ушел я от ответа. — Я просто захотел сходить куда-нибудь вечером. С кем-нибудь.

— И поэтому ты выбрал меня? — с интонацией глубочайшего издевательства и любви сказала Вика.

— Почему нет? — сказал я, хотя знал, что издевается она надо мной как старая подруга, а любит, должно быть, как мать. — В конце концов, ты единственная, кто помнит еще Андрюху в этой стране.

— Да уж, — сказала она с пониманием. — Такого дурака! Кого это сейчас колышет — Америка! Надо было возвращаться. А он не возвращается. Думает, что кто-то подумает, что это не круто, а про него уже все и помнить забыли.

Андрюха — это мой самый лучший друг.

— Так ты поругался с женой или нет? — наступает на меня Вика. В конце концов, она тоже мать двоих детей и у нее полно насиженного дома неутоленного любопытства.

Нет, любви у нас с ней не выйдет.

Лишь один раз у нас с Викой могло получиться это . Когда мы случайно встретились на какой-то продвинутой выставке, где ни мне, ни ей не понравилось; она тогда была одинокой пьяной сукой с крашенными чуть ли не в красное рыжими волосами. Вот тогда. Я понял это, когда она сделала вид, что оступилась, и показала ножку из туфельки.

С тех пор прошло лет шестнадцать.

Я заказал еще пива и залпом выпил.

— Ты слишком много пьешь, — говорит Вика.

Они заодно. Матери двоих детей. Если бы Андрюха был здесь, я бы пошел в “Летчик” с ним. Во всяком случае, он бы не стал считать — кружкой больше, кружкой меньше.

— Знаешь, — говорит Вика. — Я видела много мужчин, для которых выпивка стала проблемой. Все дело в том...

— Для меня выпивка не проблема...

— Проблема это для тебя или нет, выпивка — это единственное, чем ты регулярно занимаешься.

Тут уж она права.

— Послушай, — говорю я. — Я не для этого пригласил тебя. Я думал, мы поговорим о чем-нибудь. Об Азии — ты же была в Азии? Мне хочется в Азию, пойми, мне хочется в Азию по цвету — но я хочу в Батхыз, в Туркмению, и не знаю ни единого хода туда. Там сейчас вообще — что?

— Я познакомлю тебя кое с кем, — говорит Вика. — А насчет цвета ты прав. Это правда офигительно. Такой цвет есть в одной штерновской съемке и у Антониони, в “Профессии — репортер”...

— А кстати, ты смотрела “Хрусталев, машину!”? — вдруг спрашиваю я и тут только понимаю, что ненарочно, исподволь пытаюсь начать с ней какую-то странную, необычную для меня игру. Я в нее никогда не играл и даже правил ее не знаю, но просто мне надоело пить и я бы хотел чего-то другого... Нежности. Нежности я бы хотел. А то разве решился б на такое?

— “Хрусталева” я не видела, хотя хотела бы, — сказала Вика.

— Можем посмотреть. Прямо сейчас. Хочешь?

Она поняла. Она поняла, что я ценю ее материнскую нежность и не забыл момент, когда она как бы ненароком уронила туфельку с ноги. Но все-таки шестнадцать лет прошли недаром, и возможностей для самообмана почти не осталось, и, в общем, игра в любовь — не лучшее это занятие для старых друзей, если так разбираться-то...

— Нет, — говорит Вика голосом радостным уже оттого, что у нее есть повод мне отказать. — Я не могу задержаться надолго. Ночью они приходят ко мне, мои котики, и если меня нет...

Почему они так беспокоятся?

Я тоже помню это беспокойство. Но оно появилось только после того, как ушел отец. Правда, муж ушел от Вики уже давно. Может быть, поэтому и ребята у нее такие нервные.

— Обещай мне, что сейчас поедешь домой, — говорит Вика. — И скажешь жене, что любишь ее.

— Сейчас я выпью текилы и поеду к другу, — говорю я. — С женой все слишком плохо. Все, что можно было сказать, я сказал уже тысячу раз. Поэтому мне наплевать, что обо мне подумаешь ты, она и все остальные. Понимаешь?

— Да, — говорит она. — Самое трудное — это поверить. Поверить, что все может быть не так. Я знаю это. И мужчины, которые пили, они просто не верили. Уже ни во что. И с каждым глотком вера уходила от них. И они забывали окончательно то, во что еще недавно верили, что еще недавно так досконально знали. Слушай, — добавляет она. — Я боюсь за тебя. Попробуй вспомнить, зачем ты говорил мне про Азию... Ну-ну, попробуй вспомнить...

— Знаешь, если бы она могла поверить в то, что однажды утром мы просто сядем в машину, оставим все лишнее и поедем туда, в самое красивое место на земле — в пустыню, — это было бы настоящее чудо...

Я был в пустыне, я знаю, что говорю. Да, там нет ничего, кроме камней и соли, собирающей солнце в сгустки ослепительного света. Белые, черные, фиолетовые камни и эти пылающие метеориты на земле... Если бы нам удалось подняться туда, на плато Усть-Юрта, где древние скалы обступают тебя, как замершие тени караванов, что прошли тут за тысячелетия, оставив на пути, словно гигантские слепки былого, изваяния шатров, верблюдов, воинов в седлах, кибиток и вертикально встающих столбов дыма, и провести ночь на вершине какого-нибудь заколдованного, обращенного в камень замка, глядя, как за спиной, на Западе, гаснут краски заката, а краски утра рождаются из глубин Азии, — мы бы уже никогда не расстались, ибо это и значило бы, что все ненужное истлело в пути, как одежда, съеденная солью пота...

Я подумал, что сейчас больше всего на свете хотел бы очутиться в чистосердечии жены, в нежности жены, открытости жены, в разомкнутости и раздвинутости жены; я хотел бы пройти с нею все этажи сверху вниз и обратно, до того момента, когда действительно не понимаешь, сколько здесь существ и отдельное ли существо ты.

Если бы мы поехали с ней в Азию, я бросил бы там машину.

Просто она была бы больше не нужна. На самом деле машина нужна только для одного самого важного путешествия... Мы добрались бы до моря, самого нежного степного моря, цвета лазури, и смыли бы с себя соль пустыни, и сами растворились бы в его нежности, как соль...