Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2006)

Рейтинг Путина растет

На гробах народа!

Скоро весь народ помрет,

Будет вам свобода!

Вокруг деда потихоньку собирался весь бесхозный народ. Двое приземистых мужичков, похожих на Бобчинского и Добчинского, притопывали ногами в такт частушкам и пытались подпевать, но выходило только “ля-ля-ля-ля”, так как слов они не знали. Мужички по поводу революции приняли с утра по маленькой и не пошли на работу. Теперь им было весело.

Пожилые женщины, стоявшие с другого фланга, вполголоса обсуждали тарифы ЖКХ и надеялись на лучшее. Потом одна из них раскрыла сумку и стала раздавать всем бутерброды.

Молодой фотограф в палестинском платке раскорячился на мостовой, выбирая удачный ракурс. Лицо у него было абсолютно счастливое. Он запечатлевал на пленку первое историческое событие, в котором ему довелось участвовать лично.

Вдруг на Горбатый мост вбежал взмыленный человек с мегафоном. Остановившись, он покачнулся, и показалось, что сейчас он сообщит какую-то важную весть и рухнет бездыханным, как марафонский гонец. Человек поднес к губам мегафон и закричал:

— Начинается!

Толпа замерла и впилась глазами в вестника.

— Штурм Государственной думы! — продолжил он и восхищенно выдохнул. Люди зашумели. — Все, кто в силах, идите туда! А пенсионерам лучше по домам разойтись на всякий случай! Куда вы вылезли, вообще, со своими бутербродами?! А если стрелять начнут? Думаете, их ваши ордена остановят? Бабушки! Возвращайтесь домой!

Пенсионерки возмущенно зароптали, а человек сунул мегафон под мышку и побежал дальше. Дед с баяном затянул “Мы жертвою пали в борьбе роковой…”. Юнкер завел мотор. Прихватив с собой фотографа, они поехали на Охотный ряд. Всю дорогу молодой человек с фотоаппаратом висел по пояс на улице и созывал всех прохожих на штурм Думы. Люди, уставшие от революционного безделья, радостно устремлялись вслед за машиной.

У стен Государственной думы их встретил цирк-шапито. Как будто это была не революция, а обычный митинг против “антинародного режима”. На постаменте из сдвинутых вместе квадратных клумб стояли ряженые.

Старец с длинной белой бородой, развевающейся на ветру, сосредоточенно размахивал бархатным знаменем с двуглавым орлом. Шитый золотом герб то и дело хищно пикировал на головы стоящих рядом. По левую руку от бородатого монархиста возвышался человек, похожий на лидера профсоюза гениальных композиторов: романтическая седая шевелюра и черный шарф, элегантно перекинутый через плечо. Когда богемный виртуоз дорвался до мегафона, выяснилось, что он вовсе не музыкант, а греческий коммунист, прилетевший в Россию, чтобы “поддержать революцию рабочих и крестьян” и “выразить солидарность с героическим советским народом”.

— Машина времени! — сказал Рощин, прислушиваясь к греческому товарищу.

— А с чего все началось? — спросил Никита, к которому на свежем воздухе постепенно стала возвращаться способность мыслить.

Юнкер с Рощиным в голос заржали. Никита ничего не понял, но тоже улыбнулся, из солидарности. Это развеселило их еще больше.

— Вы только посмотрите на нашего скромного героя! Ему невдомек! С чего же все началось? Кто же высек ту искру, из которой возгорелось пламя? — глумился Юнкер, подвывая от смеха.

Рощин успокоился первым и перевел дух.

— С тебя все и началось! — сказал он, и его очки полезли на лоб. Рощин вытирал пальцами слезы. — Ой, не могу, убил ты меня своими вопросами!

— С кого? — беспомощно спросил Никита, который чувствовал себя как человек, частично потерявший память. Ощущение было весьма неуютным.

Юнкер опять загнулся и присел на корточки, держась за живот.

— Ну, с тебя, с кого же! — сказал Рощин голосом учителя, сотый раз объясняющего детям неправильные дроби. — С твоего “Крестового похода стариков”. Все газеты напечатали. Потом ты еще очень кстати голодовку начал, и шум поднялся на новый уровень. Пока ты там по трещинам на потолке путешествовал и с Николаем Степановичем Гумилевым общался, все папарацци мира мне телефон разрывали, выспрашивая подробности твоей биографии. В одночасье стал национальным героем!

— Да ладно! — не поверил Никита, но на всякий случай поднял воротник куртки и надвинул кепку на глаза.

Юнкер опять захохотал:

— Картина маслом: Владимир Ульянов инкогнито на штурме Зимнего! Зря шифруешься, батенька, все равно узнают! Затащат на броневик, заставят речь произносить! “Товагищи! В этот нелегкий для нашей годины час…” Хочешь, помогу написать?

На клумбы тем временем залез молодой человек с прямым пробором и выпученными глазами. Народу вокруг Думы собиралось все больше. Некоторые приносили с собой палатки и пытались установить их на мостовой. Разрозненные группы революционного молодняка жались к своим знаменам, выкрикивая лозунги и неприязненно глядя на особей из соседних табунов.

— Над Россией нависает красная фаллическая конструкция! — инфернально хрипел юноша с пробором. — Это вертикаль власти! Она покраснела от крови русских дев и стариков!

— И почему в революцию всегда идут одни убогие и ущербные? — спросил Юнкер своим обычным презрительным тоном.

— Они жизнью обижены и не знают, кого в этом винить, — примирительно сказал Рощин. — А тут все понятно: они — угнетенные массы, во всех бедах виноваты транснациональные корпорации и проклятый капитализм. Но сейчас другое дело. Сейчас вся страна на улицы вышла. Мы с вами, например.

В этот момент хриплый оратор поперхнулся и с ужасом воззрился на что-то, находящееся за спинами толпы. Старец тоже увидел нечто и перестал махать флагом. Орел бессильно повис на древке. По сомкнутым рядам людей волной пробежало слово “ОМОН”. Толпа инстинктивно отшатнулась в другую сторону. Молодой человек с пробором и белобородый знаменосец поспешно покинули клумбы и спрятались в недрах напуганной народной массы. Никита обернулся и не обнаружил рядом ни Рощина, ни Юнкера. Толпа пронесла его еще несколько метров и встала как вкопанная.

Впереди тоже были черные люди с пластиковыми щитами и в касках. Толпа сжалась и замерла. В щели между щитами на нее смотрели дула автоматов.

— Господи, господи, я здесь ни при чем! Выпустите меня отсюда! — кричала, высовываясь из ларька, молоденькая продавщица цветов, внезапно попавшая в самую гущу событий. — Я домой хочу! Я не бунтую! У меня просто палатка здесь!