Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2010)

— Опять неизвестно! Ну, мастера! Этих двоих надо брать сегодня же, а все, что вы можете сказать, — «неизвестно». Вы издеваетесь надо мной, что ли?

— Найдем, товарищ майор. Арестуем. Вы только скажите — за что?

— Решим за что, вы задержите… Чтоб на нашу голову чего похуже не было, понял? Нам беспорядков только не хватало… Там народу сто человек уволили, они сейчас ополоумели, банкомат разбили, в офис разбираться приехали — а вы двух главных смутьянов найти не можете! На этих что хочешь вешай: хулиганство, массовые беспорядки… А лучше — просто спровадить их на недельку… Чтоб весь город раком не встал. А то побьют все витрины на хрен — и вот тогда с нас спросят. Не отвертишься — сдерут лычки, будешь, как чурка, улицу мести! Ты понимаешь хоть меня, черт?

— Так точно, товарищ майор, понимаю!

— Дурак ты, что ли? Перестань, говорю, долдонить! Думай давай, как их сюда доставить!

subXII /sub

За городом — кладбище старых кораблей. В основном это речные буксиры, отслужившие свой срок, но еще не распиленные на металлолом. Но есть и баржи, самоходки, другие разные корабли. И как во всякой свалке отслуживших человеку верных машин, есть в этой груде кораблей что-то щемящее, грустное: выбитые окошки рубок, оторванные иллюминаторы, якорные цепи, ржа в ноздрях клюзов, мотки канатов на кнехтах, шелушащаяся краска, целые и промятые борта, серебристые доски облезлых палуб — весь этот странный, уходящий, ветшающий мир, в который превратились недавно еще годные речные суда, словно ракушки, отброшенные волной на берег… В этом мире есть даже своя жизнь — кулички у воды, мальчишки, перебегающие с удочкой от корабля к кораблю, две-три бродячие собаки… И — странное ощущение близкого человеческого присутствия, которое проступает здесь — уцелевшим поручнем, здесь — штурвалом с отполированными ручками, здесь — не до конца разоренным интерьером рубки, картинкой какой-нибудь, наклеенной на стену, календарем за 1990-й, к примеру, год, вырезкой красотки из старой «Работницы» или из «Огонька». А один корабль и вовсе кажется обитаемым: тут в каюте гвоздик вбит, висит свитерок, койка застелена, кусок хлеба, яблоко и бутылка минералки на столике… Легко маневрируя меж этих кораблей, на свалке появляется человек. Это Петр Богданов. Он в майке, джинсах, запачканной ржавчиной куртке…

Направляется к довольно большому обжитому кораблю. Влезает на палубу. Садится. Делает глубокий вдох — готовится к медитации.

Долго не получается у него. Он чем-то растревожен, мысли мешают. Наконец приказывает себе:

«Это не тот человек.

Это не тот человек.

Сотри его из сознания.

Сотри его.

Смотри».

Прямо перед ним на носу корабля сидит чайка.

Чайка.

Чайка расплывается в пятно; пятно меняет цвет, из серого становится зеленоватым. Он видит горы, заросшие деревьями в белом цвету, озеро, над которым клубится туман, — прекрасное место. Место силы. Он устремляется внутрь этого пейзажа, ловит туман руками, потом разбегается и нагишом бросается в лазурные воды.

В это время чайка резко вскрикивает.

Не открывая глаз, он слышит на свалке чьи-то торопливые шаги. На этот раз это не мальчишки и не собаки.

Медленно открывает глаза: видит мента, взобравшегося на палубу и осторожно, стараясь не шуметь, приближающегося к нему. Но гнилая палуба под ногою мента все-таки хрустнула. Тот, ускорив шаг, хватается за бок, где висит кобура.

— Богданов?

С разных сторон на палубу карабкаются еще трое.

— Что вам нужно?

— Сука, тварь такая! — ликуя, кричит мент в лейтенантских погонах. — Протяни руки вперед, покажь ладони!

Тот протягивает — и мгновенно оказывается в наручниках.

Кабинет. Лейтенант потеет над допросом Петра Богданова.

— Ты ходил утром к адвокату?

— Да, вот его визитная карточка… Он оказался мелким человеком. Негодным для своей миссии.

— Как это — негодным? Уважаемый человек…

— Одни деньги на уме. Такому нельзя доверять…

— Между прочим, он предупредил нас о твоем визите.

— Тем более он стукач, а не адвокат.

— А ты что? Рабочих бунтовать вздумал? Справедливость искать?

— Нет. Я не занимаюсь справедливостью. Я йогой занимаюсь.

— Йогой? Ну, это еще хуже, — затянувшись, пускает дым Богданову

в лицо. — Тогда объясни, Богданов, почему к адвокату пошел именно ты? И говорил ему, кстати, о несправедливости…

— Потому что каждую мысль и каждый жест надо доводить до конца, — отвечает Богданов.

Лейтенант:

— Вот оно что! А вот такой жест пойдет? — Зло и хлестко бьет Петьку по щеке. — И вот так! — Бьет по другой. — Где Федька Панкратов?

— Не видел со вчерашнего дня.

— Вы ж друзья… Он к бабе своей пошел?

— Не знаю.

— Все ты знаешь… Где она живет, зовут как?

— Говорю: не знаю. Правду говорю.

— Чего желваками играешь? Не нравятся жесты мои? Но я до конца их доведу, запомни. Зашью тебя в статью, как в наволочку.

— За что?

— Раз задержали, значит, есть основания… Ты на свалке чего делал?

— Медитацией занимался.

— А-а-а, — ухмыляется лейтенант. — Это когда ты, значит, сидишь и воображаешь, что ты, тварь такая, пупок, а все остальные люди — козявки, и они — далеко-далеко… Но пойми — они рядом, Богданов. И всегда готовы протянуть тебе руку помощи. По роже тебе еще разок не пройтись — для вменяемости?

— Не стоит.

— Вот. Будешь говорить?

— Я все вам сказал.

— Мбозги, значит, компостируешь? Ничего, денек-другой с тобой поработаем — ты пореальнее все понимать начнешь… — Встряхивает в руке наручники. — А пока вот эти браслетики поносишь: они тебя от гордости пролечат.

Петька с интересом разглядывает лейтенанта.

— Вижу, правда: чтобы выжить в одном с вами мире, лейтенант, надо освободиться от последних цепей. От обыденного сознания.

— Чего ты все изображаешь, не пойму, — йогу своего? Тьфу! — снова выдыхает сигаретный дым Петьке прямо в лицо лейтенант. — Сознание… Сознание я тебе быстро вправлю. А цепи — не тронь. Вашему брату они необходимы, да и всем остальным… История это доказала. И чем дальше — тем необходимее. Как раз для сознания…

— А вы опасный человек, лейтенант.

— Такие, как ты, опаснее…

Открывает наручники, чтобы защелкнуть на запястьях Богданова, но в одном что-то заело ключ, он не открывается.

Голос Богданова:

— Опаснее?

— Конечно! — Лейтенанту удается наконец открыть второй наручник, но он для верности еще раз проверяет его. — Вот я — служу. А ты что? Медитируешь. И только поэтому, гаденыш, считаешь себя выше . Так ведь?

С открытыми наручниками в руках смотрит туда, где сидел Богданов; того нет. Смотрит кругом — нет.

— Твою мать! Куда он делся?

С изумлением еще раз осматривает свой рабочий кабинет — унылую, крашенную зеленой краской комнату для допросов. Бросается к коричневой, говнистого цвета двери, открывает ее. Унылый коридор — и никого.