Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2011)

Такие стоят типажи —

не спросят ни денег, ни курева

(хоть загодя сам предложи).

Ни спичек не спросят, ни мелочи.

Кто здесь наиболее крут —

поведают (долго ль — умеючи?).

Собаку в расчет не берут.

Собака должна быть над схваткою.

Задумчиво смотрит сквозь них:

в бурьяне, за мусорной свалкою,

двусмысленный ракурс возник.

Покажут (умеючи — долго ли?),

чем славится жуткий пустырь:

не то упыря ухайдокали,

не то объявился упырь…

Поди распознай в современниках

— чего не видал отродясь.

Примчится собака в репейниках,

почуяв зловещую связь.

Привиделся кто-то?.. Кто именно?

Не сразу заметишь подвох.

Очки надеваешь — всё вымерло.

Всё мусор и чертополох.

* *

*

В слепом доверье к атропину —

зрачок расширен и предвзят.

Пейзаж размыт и опрокинут.

Обескуражен прежний взгляд.

Остатки верного мне зренья

— при беспощадном свете дня —

ретировались в увольненье,

залив глаза, как солдатня.

Стоишь, оглядываясь глупо,

не различая ни черта.

Куда ни ступишь — всюду клумба,

бордюр, запретная черта.

Опасный мир себя покажет —

слепя, сверкая, мельтеша!

В миг отчуждения — вот так же

замрет растерянно душа.

Минувший опыт выйдет боком…

Психея-бабочка спешит

покинуть скучный склочный кокон:

он окончательно изжит.

Неловко будет на свету ей:

и этот блеск солдатских блях…

и колебания петуний

при отягчающих шмелях…

Куда уволится Психея,

когда скомандуют отбой?

Куда подастся, не имея

гроша и тела за собой?..

Куда ей дальше-то деваться,

расставшись с тем, что было мной?

Когда придется отдуваться

за всё — одной.

РОМАН ПЕРЕЛЬШТЕЙН

*

ДЕНЬ ФЛАГА

Маленькая повесть

Перельштейн Роман Максович родился в 1966 году в Казани. Окончил Казанский инженерно-строительный институт, а также Литературный институт и заочное отделение сценарного факультета ВГИКа. Защитил кандидатскую диссертацию, член Союза российских писателей. Прозаик, печатался в журналах “Октябрь”, “Юность”, “День и ночь”. В “Новом мире” публикуется впервые. Живет в Москве.

Мне кажется, что я находился в той душной комнате с широким подоконником. Ветер вяло теребил марлевую занавеску. На забранную голубым колером штукатурку метнули полевой цветок. Этот нехитрый способ освятить барачные хоромы назывался накатом. Валик с трафаретом окунали в ведро с золотой краской, а затем одним точным советским движением наносили узор. Половину комнаты занимал черный дерматиновый диван, кишевший клопами. Кровососы не трогали хозяйку, медицинскую сестру Нюсю, но поедом ели постояльцев. Поэтому квартировавшая у Нюси семья Тарнопольских спала на полу, окатывая доски, по которым шли толпы оголодавших постельных клопов, водопроводной водой. Влажные плахи в этот утренний час тускло блестели. В них отражалось июльское серо-молочное небо тихоокеанского побережья. Но и на полу Тарнопольские были атакованы клопами, которые сыпались с потолка. Так Владивосток встретил моих будущих родственников.

Посреди комнаты сидел совершенно голый, побритый наголо младенец. Перед ним стояла деревянная плошка с вареным черносливом. Морщинистые мешочки еще дымились, и поэтому хозяйский кабыздох по кличке Шут не решался притронуться к деликатесу. Пес только облизывался и поскуливал. Дите же запускало пятерню в плошку и, обжигаясь, уминало расползающиеся в пальцах плоды. Это был их завтрак. Нюсиного ребенка и Нюсиного пса. Наконец Шут не выдержал и перебросил пару ягод с зуба на зуб. Прошелся языком по краю посудины, взвизгнул от боли и вылизал лицо, а затем и ладони своего перемазавшегося товарища. Через пару минут плошка сияла, и Шут футболил ее языком, пытаясь угнаться за призраком последней сливы.

Не могу отделаться от ощущения, что этот голый младенец, сидящий на мокрых досках, — моя мать. Маленький божок с бронзовым черепом, укротитель вареных слив. Однако это не так. Моя мать лежала на полу между тетей Раей и дядей Шурой, отчаянно борясь с материковыми клопами. Прибившись к семье Тарнопольских, мать переезжала из Сахалина в Одессу. Почему-то южносахалинские рентгенологи решили, что девочка должна стать акробатом. Их внимание привлекли ее слабые, но длинные связки: Жанночка прекрасно гнулась под вальсы Дунаевского. И вот уже забывшая, что такое фрукты, худющая, похожая на головастика моя будущая мать глядела во все глаза и не могла надивиться на Нюсиного голомозого сына и его четвероногого няня. Нюся весь день пропадала в медпункте угольного треста, а Шут занимался воспитанием мальца и целиком отвечал за мальчугана своей беспородной головой. Так в свои неполные десять лет мать переплыла Охотское море, погуляла по холмам Владивостока, а затем две недели тряслась в одном вагоне с плененным полковником Квантунской армии, сухим, всегда аккуратно, хотя и бедно одетым человечком. Она вставала перед полковником на мостик, выполняла “лягушку”, “собачку” и стоячий шпагат. В Москве, переходя с вокзала на вокзал и едва не потеряв акробатку Жанночку в метро, Тарнопольские взяли курс на город-герой Одессу…

Через три года умрет Сталин. А через шестнадцать лет мой отец натрет парафином лыжи и отправится в ближайший лес с балетмейстером Кензиловским. Снег будет хрустеть под моим молодым беспечным отцом как скорлупа грецкого ореха. Лыжная прогулка аккомпаниатора с балетмейстером. Что-то есть в этом антисоветское. Что-то от Теодора Гофмана. Липы аллеи Молодоженов, за которыми мелькнут две фигурки в хемингуэевских свитерах, и по сей день тянутся вдоль грузовой дороги стройными рядами, но стоит закончиться парковой разметке, как липы в панике бегут к Волге. Город здесь неожиданно обрывается складами, лодочной станцией, молом. Здесь же обрывается и моя детская память, уступая место тягучему страху. Наверное, я боюсь, что отец не вернется из леса. Или забудет принести из леса меня, еще не родившегося, но уже следящего за ним из-за осин. В этом замурзанном осиннике любой жест, любой вздох превращается в осень, зажатую между двумя мостами, по которым грохочут товарняки. Промышленная зона легко принимает очертания потустороннего мира. Почерневшие от дыма и гари березы выстилают мелкой и тусклой монетой тропинки, ведущие в царство теней. Может быть, кое-что отец и пропустит в тот зимний день, но едва ли самое интересное: схватки матери и мой приход в мир.