Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2004)

Нодельма молча протягивает ему дискеты, встает, чтобы уйти гордо и красиво, но высшее руководство хватает ее за рукав и усаживает обратно.

— Нет, ты меня не поняла. Я совершенно не это хотел сказать. Бог с ними, с этими дискетами, они мне не нужны. То есть совсем. Оставь их у себя...

XV

……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………

XVI

Из кабинета генерального Нодельма выпархивает маленькой птичкой, Господи Иисусе, Сыне Божий, прости меня грешную, думает она, улыбаясь, потому что радость переполняет ее, делая тело прозрачным и невесомым. Нодельма выпархивает из кабинета генерального, словно балерина на сцену Большого театра, попутно замечая сидящего в приемной Кня. Кня сидит один, ангелы ушли, или их проводили в малую переговорную. Кня кажется ей маленьким и нелепым в этом своем подчеркнуто небрежном прикиде.

— Ну что... — Слишком суетливо срывается он с места, слишком суетливо говорит. — Каковы результаты олигархических бесед? Пойдем пообедаем вместе, тогда и расскажешь. Хочешь?

Нодельма останавливается и смотрит ему прямо в глаза, медленно качая головой: нет. Уже не важно, что она так долго и упорно вкладывает в него все свои силы, следит за ним, тратит время и энергию, а он взял и в один миг оказался не нужен. Потому что теперь у нее есть нечто большее, нечто настоящее. Потому что теперь, по тайной воле провиденья, у нее есть Он.

— Господи Иисусе, Сыне Божий, прости меня грешную, — тихо, без выражения говорит Нодельма оторопевшему от удивления Кня и выходит в длинный, без единого окна коридор, устало освещенный лампами дневного света.

Бобышев Дмитрий Васильевич родился в 1936 году. Окончил Ленинградский технологический институт. Принадлежал к плеяде молодых поэтов из ближайшего окружения Анны Ахматовой, посвятившей ему стихотворение “Пятая роза”. С конца 70-х годов живет в США. Автор нескольких лирических книг, вышедших в Европе, США и России, и мемуарной книги “Я здесь” (2003).

Ноктюрн

Звезды — это мысли Бога

обо всем, о нас:

обращенный к нам нестрого,

но — призор, наказ.

Свет осмысленный — от века

и сквозь век — до дна.

Заодно — души проверка:

а цела ль она?

Не совсем без порицанья,

прямо в нас и вниз

льются светлые мерцанья

как бы сквозь ресниц.

Это — звезды, Божьи мысли,

святоточья течь.

Поглядеть на них — умыться

перед тем, как лечь.

Знаю: взрывы и пульсары,

лед и гнев огня.

Может быть, такой же самый

такт и у меня?

Я ль тогда, как белый карлик

в прорвах черных дыр,

вдруг — случайный отыскал их

смысл: зенит, надир?

Этот знак, души побудка,

Божья звездоречь

обещают: будут будто

ночь меня стеречь.

Ну а днем что с ними делать:

карту мира смять?

Было мук у Данте — 9.

у меня — их 5.

5 неправых нетерпений:

чтоб сейчас, и здесь

непременно, и теперь, и —

“бы”, — чтоб стало “есть”.

И, мою смиряя малость,

в душу луч проник,

чтобы гнулся, не ломаясь,

мыслящий тростник.

Внезапно голос…

Вид обесточенного монитора

невыносим для меня.

Я — торк!

И тут на лице его монотонном,

северозападном — юговосторг.

По сети сияющей паутины...

Посещаю...

Шасть — и в машинный мозг,

мышью в занавешенные притины,

отомкнувши клавишами замок.

Я брожу, пытаю мой путь и тычу

(методом ошибок и проб)

в нечто почти насекомо-птичье:

эйч-ти-ти-пи, двуточье, двудробь.

И заимствует ум

у зауми то, что

было б Крученыху по нутру:

даблъю, даблъю, даблъю.

Дот (точка).

Комбинация букв. Дот — ком?

Нет — ру!

И — в некое не совсем пространство,

где ветер — без воздуха, со слезой,

где чувству душно, уму пристрастно,

а с губ не слижешь ни пыльцу, ни соль.

Но так ярмарочно-балаганны

выставляющиеся здесь напоказ

виртуальные фокусники, хулиганы,

стихоплеты и грешный Аз.

Где хватает за полы товар двуногий

с бубенцами,

цимбалами на пальцах ног:

нагие юноши-единороги

и девы, вывернутые, как цветок.

Это — Индия духа? Африка хлама?

Гербарий чисел, которых нет?

Наступающего Армагеддона реклама

или пародия на тот свет...

А не это ли, часом, и есть он самый,

где от счастья смеется трава, —

Рай?

Или: “Откройся, Сезам”, и —

Ад,

где — гумилевский “Трамвай”?

...Внезапно голос, вне его тела,

запел не о смерти, но о той,

что чайкой в сердце ему влетела

и, тоскуя, мучила красотой.

Незадолго перед концом и

как бы чуя, что всё — тщета,

эту рыцарскую канцону

на валик с воском он начитал.

Артикулировал, даже выл и:

“Мне душу вырвали” — он горевал.

Между Ржевкой и Пороховыми

вырыт ров и накопан вал..

Да что они могут, эти власти,

против него, стрелявшего львов, —

изгнать? казнить?

Конечно, несчастье...

Но неодолима его любовь.

И да возносится ей осанна!

И пускай оперенно летит строка

по другую сторону

смерти и океана

и, вот оказывается, — через века.

Последнему

Последнему из нас, увидевшему осень,

достанется совсем не Бог весть что, а вовсе

лишь листья палые на подступе зимы.

Они и суть по сути дела мы.

А некогда, в одной топорщась купе,

всяк по себе шумел, все трепетали вкупе,

и был напечатлен у каждого из нас

прожилками — узор (один и тот же): знак.

Знак древа общего, конечно, не простого,

с вершиной — в прорубь вечного простора,