Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2004)

— Слушай, здесь баба, с которой я работал.

— И что?

— Не ожидал ее встретить, эту уродливую рожу.

На словах “уродливая рожа” в раздевалку заглянула Атласман. Даю голову на отсечение: она все слышала. Тем не менее широкая улыбка не покинула ее цветущего лица.

— Привет, — сказала она. — Рада тебя видеть!

— Я тоже, — выдавил я из себя.

Краска залила мое лицо. Атласман сказала, что ей понравился праздник, и вышла. Тогда же я задумался, почему она не отреагировала на оскорбление. А потом понял, что думать здесь не о чем. Что, она должна была выругаться в ответ, что ли? Короче, выхода у нее не было, кроме как улыбаться. Может быть, она шла, чтобы извиниться за то, что она когда-то меня доставала? Хотя такого от Атласман ожидать не приходится. Люди со временем чаще всего не становятся лучше. Они лишь становятся менее понятливыми.

Я, Ковров и Баранов подходили к нашему дому. Путешествие не удалось. Но мы развеялись — этого не отнять. В этой девятиэтажке с обкусанными козырьками подъездов мы жили с самого рождения. Много чего происходило с нами в этих местах. Помню, мне купили велосипед на вырост. Велосипед был выше меня. Я вывез его во двор и прислонил к лавочке. Ковров и Баранов были тут как тут.

— Дай покататься.

— Я бы дал, — ответил я, — но мне нужно съездить хлеба купить. Съезжу куплю, вернусь и дам.

— Давай мы сами съездим.

Я долго не соглашался, будто что-то предчувствуя. Наконец они меня уговорили. Баранов сел на сиденье, Ковров — на раму. Или наоборот. Сейчас уже не помню. Я наблюдал за ними и видел, как мой новенький велосипед с вихляющим передним колесом, которое Ковров не мог удержать в одном положении, скрывается за пятиэтажками. Ждать их пришлось долго. Очень долго. Даже, я бы сказал, слишком долго. Стемнело. В воздухе появился рой мелких мошек, которые не кусали, а просто летали неизвестно зачем. Наконец оба этих гаврика появились из-за поворота. Они толкали покалеченный велосипед. Переднее колесо было смято и изогнуто, как блин, который поковыряли вилкой, да так и бросили на тарелке, не захотев есть. Оригинальная пара приблизилась ко мне.

— Мы не виноваты, — промычал Ковров.

Оказалось, всю дорогу они проехали нормально. Но у самого универсама на узкой асфальтовой дорожке повстречали какую-то пожилую женщину. Разойтись с ней на дорожке они не смогли. Ковров попытался повернуть руль, но ему помешали коленки Баранова, сидевшего на раме. В итоге произошло столкновение. Пожилая женщина истошно заорала. Орала она о том, что ей распороли ногу. Пожилые женщины всегда преувеличивают. “Да, — сказал Ковров, — на ноге была ранка, но маленькая. И кровь из нее не текла”. Ковров и Баранов попытались извиниться перед женщиной и улизнуть. Не тут-то было. Женщина вцепилась в мой велосипед мертвой хваткой и воплями принялась звать милиционера. Ковров и Баранов жутко перепугались. На их удачу, все окрестные милиционеры знали эту скандальную женщину. И никто из них на ее вопли не пришел. Женщина, не дождавшись милиции, стала громко плакать и сетовать на свою несчастную жизнь. Наконец она убралась, сильно прихрамывая и громко охая при ходьбе. Мой новый велосипед пострадал гораздо больше той гражданки. Смешно то, что хлеб Баранов с Ковровым все-таки купили. Они уже после столкновения доехали-таки до универсама и приобрели буханку черного (я просил белый).

Я видел, что им стыдно. Вид у них был расстроенный. Я посмотрел на друзей, и мне стало их жалко. А потом мне стало смешно. Жалко и смешно одновременно. Странная комбинация.

Возле дома Ковров, Баранов и я пожали друг другу руки.

— Пока, — сказал Баранов и направился к себе во второй подъезд.

— Пока, — сказали мы с Ковровым и пошли в свой четвертый подъезд.

Прощаясь с Ковровым у себя на восьмом этаже, я сказал:

— Завтра, если соберешься куда-нибудь, позвони мне.

— Позвоню, — ответил Ковров. — Куда я денусь.

И он стал подниматься вверх по лестнице.

А я пошел к себе.

Каменкович Мария Владимировна родилась в Ленинграде в 1962 году. Училась в ЛГУ на отделении математической лингвистики. Автор нескольких лирических сборников. Переводчица Дж. Р. Толкина. В настоящее время живет в Германии.

* *

*

...И жизнь течет, как и до встречи с Вами

На перекрестке у пяти Углов.

В. Семенов (1976).

Владимирский, прилавочки свечные...

Мне — пять, вот деньги, по числу голов.

Умершие друзья — как статуи ночные

На перекрестке у пяти Углов.

О время, подверстай меня, верстая,

В твой томик, чтобы вечности вручить...

Пять — у пяти. В шестом углу — шестая,

Но мне ее лица не различить.

Памяти Евгения Хорвата

Так плыли — голова и лира...

Марина Цветаева.

Стихи! Вы были ниоткуда:

На струп — елей, на лоб — остуда.

Вы ничего не упрощали,

Стихи, и столько обещали!

То ваших арок анфилада

Орфея вывела из ада,

И нам давая шанс прорваться...

Венецианскими палаццо

Вы отражаетесь в каналах,

Вы сохраняетесь в анналах, —

И, сгорбясь, города ночные

Сжимают в кулаках речные

Свои аорты, и, как в воду,

С мостов мы смотрим — ищем броду,

И к небу обращаем лица, —

И ждем, чтобы дождю пролиться.

Ужели тучи обнищали?

Стихи, вы столько обещали!

Ужели засуха настала

И кровь из раны течь устала?

Зачем же реки не мелеют?

Зачем они челны лелеют,

Что, ничего уже не знача,

Плывут по ним в долину плача,

Как древле, голова и лира,

Средь отвернувшегося мира?

* *

*

...В час вечерний, в час заката...

Н. Гумилев.

Просеивать — бесполезно

Песок из Святой Земли:

За каждой песчинкой — бездна,

И в бездне той — корабли.

Расплавленною зарею

Плывут, как стихи, легки...

За каждой Святой Землею —

Святые Материки.

Песчинку Иерусалима

Под веко — не взвидишь дня...

За каждой святой Вселенной —

Сплошной океан огня.

Туда, пилигримом сирым,

Откуда огонь сквозит,

Туда, разминувшись с миром,

Корабль, в цепях, скользит:

За верность провисшим звеньям —

Хотя б и огонь угас! —

Он платит исчезновеньем

Из поля зрения нас,

Оставшихся здесь, с простыми,

Петь песни и водку пить,

Пенять на пески пустыни