Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2004)

Свобода трактуется Кутзее как последовательное отсечение всех желаний, стремлений, привязанностей, отрешение как от абстрактных идей, так и от потребностей тела. Отсюда, кстати, постоянный интерес прозаика к образу Робинзона Крузо — человека, живущего на необитаемом острове одинокой минималистской жизнью.

В романе “Жизнь и время Михаэла К.” писатель нашел своего идеального героя. Теперь ему предстояло самое трудное — перенести этот идеал из условного мира ранних вещей в пространство реалистического романа. Попыткой такого переноса и оказывается самый значительный текст Кутзее — знаменитое “Бесчестье”. Именно здесь ключевые мотивы его философии — страдание, ведущее к отказу от себя прежнего и через это к свободе, имманентная виновность каждого человека, противопоставление цивилизации и природы — оказываются сведены воедино и испытаны реальностью Южной Африки в период после крушения системы апартеида.

О “Бесчестье” сказано уже достаточно много, однако, во-первых, любой разговор о Кутзее превращается рано или поздно в разговор о главной его вещи, а во-вторых, на фоне изданных “Амфорой” романов “Бесчестье” прочитывается несколько по-иному, чем раньше.

Писавшие о “Бесчестье” определяли его как “самый депрессивный текст конца девяностых” (Глеб Шульпяков) и “гениальную безнадежную книгу” (Дмитрий Ольшанский). Справедливость этих характеристик несомненна. Однако парадоксальным образом именно “Бесчестье” оказывается и едва ли не самым “оптимистичным” текстом Кутзее — по крайней мере постольку, поскольку это слово вообще применимо к его произведениям.

Для Михаэла К. свобода была врожденным инстинктом, окрепшим в предложенных историей экстремальных обстоятельствах. Герой “Бесчестья” профессор Дэвид Лури идет к своей свободе долго, мучительно борясь со страстностью собственной натуры, с неизбежной для интеллектуала склонностью к рефлексии, с творческими амбициями. Но он, как и Михаэл, проходит этот путь до конца, отказываясь от оправданий, надежд, поисков, превращаясь в человека, по-толстовски подчиняющегося бытийному потоку. Выпасть из истории в ЮАР середины 90-х не удается, зато можно приравнять историю к природе, научиться воспринимать ее как часть естественного порядка вещей.

В этом Дэвиду помогает его дочь Люси, многими чертами напоминающая Михаэла К. Отец видит в ней “атавистическое существо”. “Ты — уникум… ты последний из своего вида, доисторическое животное вроде целаканта”, — говорил врач Михаэлу. Сохранить свой “огород и дом с поблескивающей под солнцем крышей” — вот все, чего хочет от жизни Люси; так и Михаэл раз за разом возвращается к крошечному огородику с несколькими тыквами.

Пока отец пытается рационально осмыслить свое бесчестье, свести его к той или иной идее, объяснить через привычные абстракции, дочь просто учится жить с этим опытом. Поэтому Люси оказывается для Дэвида проводником на край ночи, как Леон Робинзон для Мишеля Бардамю у Селина.

В “Бесчестье” Кутзее подытоживает свой спор с Кафкой, а через него и с европейским модернизмом вообще. “Это то, с чем надо научиться мириться. Начать с нулевой отметки. С ничего. Нет, не с ничего. Без ничего. Без карт, без оружия, без собственности, без прав, без достоинства”, — говорит Люси после группового изнасилования. “Подобно собаке”, — констатирует отец. “Да, подобно собаке”, — соглашается она.

Конечно, это сознательная отсылка к знаменитой последней фразе “Процесса”: “Как собака, — сказал он так, как будто этому позору суждено было пережить его” (кстати, название романа Кутзее — “Disgrace” — может быть переведено и как “Позор”). То, что для Йозефа К. было унижением настолько невыносимым, что даже в момент смерти он помнит о нем, для героев Кутзее становится “хорошей отправной точкой, чтобы начать все сначала”.

Михаил ЭДЕЛЬШТЕЙН.

1 Свобода — просто другое слово для состояния, когда нечего терять ( англ.; из песни). (Примеч. ред.)

Ф. И. Тютчев. Полное собрание сочинений и письма в 6-ти томах.

Т. 1. Стихотворения 1813—1849. Составление, подготовка текстов,

комментарии В. Н. Касаткиной. М., Издательский центр “Классика”, 2002, 536 стр.

Обычно авторы рецензий на переиздания того или иного великого поэта любят порассуждать абзац-другой о том, какой он был великий и какой поэт. Я же буду говорить только об издании. Издании, которое представлено как академическое Полное собрание сочинений, на котором стоят грифы ИМЛИ и ИРЛИ, у которого внушительная редколлегия и которое включено в федеральную программу книгоиздания России.

Сперва скажу о его достоинствах. Из них самое очевидное — это тираж. Десять тысяч для академического шеститомника — цифра весьма отрадная. Конечно, прежние тиражи полных собраний сочинений выглядели куда более внушительно (Достоевский — 200 000, Некрасов — 300 000, Тургенев и Чехов — по 400 000), но все же, все же... О тиражах-то недавно начавшихся академических многотомников вообще нельзя подумать без слез (Писарев — 700, Гоголь и Гончаров — по 1000, Лев Толстой — 1500, Блок — 2000). А тираж в десять тысяч, вопреки опасениям Фета, вполне может дойти не то что до зырян, но, глядишь, и до чукчей.

Другое достоинство — полиграфическое исполнение. Калининградский “Янтарный сказ” недаром пользуется славой одной из лучших типографий России. Переплет, имитирующий цельнокожаный, и превосходно отпечатанные цветные альбомы-вклейки, на которых помещены портреты Тютчева, его родственников и знакомых, виды памятных мест, связанных с его жизнью, и факсимиле рукописей, — все это выше всяких похвал. Правда, само оформление выполнено на среднемещанском уровне, с бьющим в глаза золотом на корешке и несколько утомляющей узорной колонлинейкой — однотипной во всей книге. Немного неожиданно смотрится и золотой обрез: такая деталь пристала бы, скорее, полным собраниям сочинений К. Р., А. А. Голенищева-Кутузова, Д. Н. Цертелева или иных августейших или полуавгустейших поэтов.

Но — все это не главное. Перейдем к сути.

Что должно представлять из себя академическое Полное собрание сочинений того или иного писателя? “Целевое назначение академического издания, — писал Б. Я. Бухштаб в статье „Проблемы типологии литературно-художественных изданий”, — дать особо авторитетный текст на основе всех печатных и рукописных материалов, какие могут быть привлечены для этого, дать возможный максимум добавочных текстов (иные редакции, варианты), комментарии для исчерпывающей мотивировки общих и частных текстологических решений, установленных дат, атрибуций, для глубокого понимания текста и исследовательской работы над ним”1. Подобного рода издания должны подводить итог изучению творчества писателя, отражать весь спектр мнений по тому или иному не решенному окончательно вопросу, быть арбитром дискуссий. Словом, оно должно являть собой образец филологической культуры, профессионализма и точности.