Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2005)

См. также: “Театр — абсолютно жеманная, отвратительная, неестественная вещь. Терпеть не могу Немировича-Данченко, Станиславского. Где-то я прочел фразу: когда ставили „Три сестры”, все время пахло валерьянкой. Что может быть отвратительней — какие-то старые тетки, валерьянка, Немирович-Данченко. <���…> Я поклонник, безусловно, документального кино. <���…> Нет великой литературы. Единственное, чем можно утешаться, — ее нигде нет, и на Западе тоже, правда, по другим причинам. <���…> Я пока не думал, почему нет литературы. Когда подумаю, напишу книгу. <���…> Вымирают целые жанры, даже инструменты вымирают. Вот фортепьяно — это кому? Зачем?” — говорит Эдуард Лимонов в беседе с Верой Мартинсон и Юлией Невельской (“Борец со всеобщим неудовольствием” — “Огонек”, 2005, № 7, февраль ).

См. также интервью Эдуарда Лимонова: “Я вовсе не разгневан” — “Известия”, 2005, № 19, 4 февраля .

См. также — о его книге “Торжество метафизики” (М., “Ad Marginem”, 2005): “Есть в книге места очень сильные. К примеру, описание обеда заключенных в столовой под музыку „Rammstein”, когда животная энергия поглощения пищи сливается с революционной силы музыкой, зовущей крушить ненавистный, несправедливый мир”, — пишет Александр Вознесенский (“Тюрьма народов, или Лагерек № 13. Повесть о феодально-колониальной России” — “НГ Ex libris”, 2005, № 4, 3 февраля .

См. также: Галина Мурсалиева, “Левое лекарство от скуки. Любить Лимонова стало модно” — “Новая газета”, 2005, № 9, 7 февраля .

См. также: “<���…> сегодняшняя идеология НБП — это анархо-космополитизм, прекрасно описанный в книге Э. Лимонова „Другая Россия” — Россия без Церкви, без Империи и без Семьи. В действительности же идеология НБП — это принципиальное противостояние власти, какой бы она ни была . Это линия самого Лимонова, и она, естественно, подходит всем деструктивным общественным элементам, включая социально не определившуюся молодежь, нашедшую в НБП сублимацию своей неустроенности. Единственным выходом для НБП из ситуации мировоззренческого и политического коллапса было бы адекватное самоопределение как анархо-космополитического движения с единственной целью разрушения всех государственных систем в союзе со всеми деструкторами всего мира. То есть нечто противоположное имперостроительскому пафосу национал-большевизма. Можно назвать эту идеологию „лимоновщиной” ”, — пишет Аркадий Малер (“Национал-большевизм: конец темы” — “АПН”, 2005, 14 февраля ).

Валентин Лукьянин. Философские страдания русского ума. Разговор с философом Константином Любутиным при свете уральского снежного утра. — “Урал”, Екатеринбург, 2005, № 2 .

Говорит Константин Николаевич Любутин: “Теперь „диамат” как обязательную для изучения дисциплину упразднили. Это понятно: если не сам он, то уж его преподавание в вузах точно рассматривалось как важный момент идеологического укрепления демонтированного нынче государственного строя. Упразднить-то упразднили, но получилось по Щедрину: я, дескать, понимаю, что мужика пороть гнусно, но что взамен? Философская подготовка необходима — ее и оставили, но отведенное на нее учебное время заполнили эклектической окрошкой, которая помогает формированию интеллекта еще меньше, чем пресловутый „диамат”. Тот хоть, при всех своих догматических перегибах, формировал трезвое, ответственное отношение к научной методологии. Можно сказать и грубее: держал мысль в узде. А нынче „плюрализм”, доведенный до абсурда, создал иллюзию, что методология — это и вовсе какой-то утративший смысл рудимент. Это особенно заметно, когда читаешь диссертации”.

Любовь по заслугам. Беседовала Анастасия Доронина. — “НГ Ex libris”, 2005, № 5, 10 февраля.

Говорит поэт Алексей Цветков: “Кризисы в американской и русской литературе совершенно разнородны, и о них трудно говорить в одном контексте. Под американской я имею в виду всю англоязычную, потому что она представляет собой ее крупнейший раздел. И в целом никакого кризиса в ней нет, несмотря на регулярные слезы книгоиздателей, большинство жанров находится в расцвете, и я мог бы навскидку перечислить десяток-другой просто замечательных прозаиков, начиная с Филипа Рота и Сола Беллоу (хотя последний, конечно, уже сошел с дистанции). Кризис в поэзии реален, и это в значительной мере кризис просодии. У его истоков — Роберт Лоуэлл, начинавший как виртуоз классической метрики, а затем посреди карьеры полностью изменивший манеру: книга „Life Studies” написана полностью верлибром, причем крайне скупым, которого не спутаешь с плотной прозой. Сама эта книга замечательна, но то, что из нее вышло, обернулось некоторой засухой, и засилье этого предельно разжиженного письма было долгим и тяжким”.

“Ситуация в русской литературе иная, потому что кризис в ней общий, социально-системный, в котором она — только отдельная лагуна. <���…> Что касается русской прозы, то она, на мой взгляд, попросту умерла, и я больше туда не заглядываю. Заранее прошу прощения у тех, кто считает себя исключением, но проверять нет времени и желания. <���…> С поэзией ситуация лучше, потому что традиция не умерла целиком, она пережила коммунизм и сохранилась даже у тех, кто от нее отторгается. Не могу назвать ни одного нового поэта, перед которым подмывало бы упасть на колени, но хорошие стихи есть у многих — стихи короче романов и легче полируются”.

Сергей Малашенок. Свидетель (матерное сознание и грамматика подкорки). — “Топос”, 2005, 2 февраля .

“Итак, на небольшом пространстве мы попытались тут коротко разобраться со всем глубинным многообразием значений русского мата в нашей жизни. И насчитали как минимум не один, а три-четыре мата. Это и язык доисторической метафизики, и средство деконструкции, и язык национального самопсихоанализа, и оружие ненависти”.

“Мат и поэзия в чем-то вообще близки, но не в том плане, что и мат изначально дело бесовское, и поэзия, по Батаю типа, есть зло. Не только в этом идеальном дело, тут еще что-то”.

Редакция “Топоса” честно предупреждает читателя, что “текст содержит ненормативную лексику”.

Игорь Манцов. На дистанции взгляда. — “Русский Журнал”, 2005, 26 января .

“Догадываюсь: иные читатели „Русского Журнала” так и не поверили, что я не читал „Илиаду”. Напрасно. <���…> Скажу больше: мне только предстоит прочитать „Анну Каренину”. В ближайшую пару недель. Надеюсь, в 38 лет эта книга усваивается лучше, а переживается интенсивнее, нежели в 18. Впрочем, и это не важно ”.