Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2009)

Хочется верить, что это не так. Дело в том, что с выходом «Хранителей» российскому зрителю и читателю одномоментно, и в кинематографическом и в печатном варианте (книга «Хранители» недавно вышла в издательстве «Амфора»), подарили такое неведомое явление, как интеллектуальный комикс. И если данный жанр приживется в России, это будет для всех нас большой удачей.

Сознание российского обывателя в еще большей мере, нежели сознание среднего американца, представляет собой мутное варево взаимоисключающих мифов и всякого рода интеллектуальных химер. И они так агрессивно атакуют наш неокрепший мозг, что хочется найти для них какую-то более-менее безопасную оболочку. Комикс — идеальное средство для эстетической утилизации всех этих радиоактивных продуктов мозговой деятельности.

Во-первых, это дешево. Во-вторых, чтение книжек, состоящих из картинок с репликами, заключенными в «пузыри», задействует одновременно множество всяких нейронных связей и позволяет погрузиться в альтернативную реальность по уши, сполна утоляя мифологический голод. В-третьих, комикс, в отличие от печатного текста и даже кино, никак не спутаешь с «жизнью»; это по определению придуманная реальность.

Как прекрасны были бы комиксы по мотивам произведений всех наших любимых альтернативных историков, философов, политологов и языковедов: Галковского и Проханова, Задорнова и Фоменко, Дугина и Леонтьева! Поклонники с утра занимали бы очередь у газетных киосков, чтобы купить очередную рисованную историю про каких-нибудь древних Атлантов, живших с незапамятных времен на русской равнине и давших начало всем человеческим языкам. А скольким писателям и художникам нашлась бы работа! А каким качественным стало бы наше кино, снятое по заранее и тщательно прорисованным раскадровкам! И главное, народ перестали бы планомерно сводить с ума, печатая весь этот бред вперемешку с новостями на страницах газет и транслируя по телевидению!

Красота!

А в общем, мечтать не вредно…

Спектакли Лаборатории Дмитрия Крымова в театре «Школа драматического искусства»

Некоторые спектакли, которые режиссер Дмитрий Крымов ставит со своими студийцами, идут в старом помещении васильевского театра — на Поварской, другие — в новом здании на Сретенке, сшивая разрыв поколений и времен, случившийся после удаления художественного руководителя из «Школы драматического искусства».

Ведь раньше труды и дни этого важного для нас театра объединяла фигура Анатолия Васильева, построившего этот дом; ныне, в отсутствие лидера, «Школа драматического искусства» рассыпалась на несколько разных направлений.

С одной стороны, это работы Бориса Юхананова (последней — многодневной «венской репетиции» «ЛабораТОРИЯ. Голем» — посвящен февральский выпуск «Художественного дневника»), с другой — спектакли, связанные в единое целое музыкой Владимира Мартынова (им посвящен сентябрьский выпуск «Художественного дневника» за прошлый год). Есть еще в нынешнем репертуаре работы Игоря Яцко, других режиссеров, дружественных васильевской эстетике.

Однако только работы студийцев под руководством Крымова сообщают афише «Школы» некоторую цельность. Здесь важно, что Дмитрий Крымов не только режиссер, но еще и художник. Критика именно в отношении Крымова употребляет расплывчатое понятие «театр художника», обеспечивающее в ситуации культуры переходного периода жизненность и жизнестойкость его поисков [18] . Поэтому так важно и интересно проанализировать смещение акцентов в «театре художника» с актерской игры, без которой невозможно представить театральное искусство, на окружающий актеров антураж.

«Сэр Вантес Донкий Хот». Поэма (Опус № 2)

Вокруг театра тоже должен быть театр: на Поварской все еще дышит легендой, все мы — ее заложники; она еще не выветрилась, отапливает помещение, в котором ремонт. Поэтому внутри ШДИ меняется оптика восприятия: детали интерьера будто бы укрупняются, все лезет в фокус, в диафрагму: лестницы, балясины, связки проводов, трещины в ремонтируемых стенах (особенно живописны); все сбирает поживу. Все превращается в набор фотографий.

Вокруг театра должен быть театр: нас долго и тщательно рассаживают, народа больше, чем нужно, толкотня в коридоре, жесткие скамейки, иностранный язык и пустая комната, куда нужно подниматься на третий, что ли, этаж.

Это именно комната, пустая и не приспособленная для представлений; ничего, кроме редко висящих софитов по краям. Даже интересно: как зала эта будет охвачена спектаклем, подчинит ли он ее себе. Обшарпанный пол, белые стены, рисованный старинный потолок, ниши для окон. Сцена как таковая отсутствует, хотя несколько рядов зрительских скамеек отгорожены лакированными перилами.

Выходит первый студиец в черном пальто не по росту, из пальто сыплется древесная стружка; за ним второй студиец или студийка, третья, четвертый. Из всех них разными способами, но высыпается нашинкованная древесина — у кого-то из карманов, у кого-то из-под воротника, из рукавов, из раскрытого зонтика. Наносное, смыслы или слова, шелуха слов, всего того, что липнет, и все, от чего нужно избавиться — и актерам и зрителям, чтобы вчистую предаться очистительному зрелищу. Последний персонаж выволакивает два мешка, под завязку набитых стружкой, и чемодан; все это вываливается в кучу, наполняет помещение остро-сладким запахом свежей древесины.

Вся эта пурга сметается в центр, образуя круглую площадку, все становятся на колени и преображаются, вытаскивая из карманов и заначек детали, трансформируют одежду в одеяния — с пышными головными уборами и еще более пышными юбками в стиле веласкесовских карликов и фрейлин (вот отчего программка благодарит Веласкеса, вместе с Равелем и Шнитке).

Студийцы встают на колени, костюмы скрывают ноги, все превращаются в карликов — избитый, затасканный прием укрупняется появлением долговязой фигуры Дон Кихота — длинное пальто с гигантскими пуговицами скрывает двух студийцев, один из которых сидит на плечах у другого.

Крымовцы любят играть масштабами: в пару великану — Дон Кихот похож здесь больше на Гулливера, облепленного лилипутами, чем на самого себя, — дана самая маленькая (юркая и пластичная) студийка — Анна Синякина. Спектакль, обозначенный «поэмой», состоит из чреды этюдов и сцен, связанных скорее ассоциативно, нежели сюжетно.

Все они и скреплены между собой образом этого двухступенчатого человека в очках-лупах и его агрессивного окружения, которое то преследует, то утешает.