Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2011)

“Мы пустились в путь. Ночь. Темно. Нас несколько семей в повозках. С обеих сторон дороги лес. Вдруг стали преследовать нас какие-то люди также на повозках с криком и руганью. Возчики наши своими кнутами бьют по спинам лошадей, лошади несутся галопом. Страшные крики преследователей еще слышны, но уже более отдаленно. Повозки наши повернули вправо на узкую лесную тропу, и мы спаслись от преследователей. Мы доехали до какого-то дома и легли спать все на полу. Среди нас была молодая неженатая пара. Они были веселыми, несмотря на общую напряженность, лежали рядом и смеялись над упреками взрослых”.

Визуальный, динамичный, с монтажными стыками, очень индивидуальный текст — читать одно удовольствие. “Вдруг стали преследовать нас какие-то люди также на повозках с криком и руганью” — чистый Агнон, причем совершенно непредумышленно и безо всякого литературного влияния: само так вышло.

Еще одна миниатюра. Уже в Палестине.

“Однажды я попросила у родителей купить мне мяч. Папа поехал со мной на рынок, и мы подошли к прилавку игрушек. Там были разноцветные мячи. Я выбрала большой мяч с красными, зелеными и синими полосами. Но папа сказал, что, увы, мяч слишком дорогой и он не может купить его мне. Я показала на другой, поменьше, потом на третий, на четвертый, но ни один из них не был по карману отцу. Наконец выбрали: папа купил мне самый маленький мяч светло-серого цвета. Я рада была и этому. Мяч был упругий, прыгал высоко, и приятно было играть с ним.

Однажды зимой, когда мы играли в мяч с соседскими детьми, мяч попал в открытую печь и сгорел. Я стояла со своими друзьями, беспомощно глядя, как огонь пожирает мой мяч. Эта потеря причинила мне боль”.

Сколько было в жизни потерь и утрат. Но эта детская боль навсегда осталась в душе. Рассказывает, как если бы было позавчера.

Большая печь в городском дворе — обычная вещь того места, того времени.

Характерны для визуального письма автора цветные полосы мельком увиденного полвека назад мяча. И еще в том же духе, и очень по-женски — не только визуально, но и тактильно: тонкий трикотажный свитер с черными полосками дочери хозяина дома еще на Украине; белое в красную полоску платьице сестрички Мирьям; вязаные синие шапочки с белыми полосками, купленные девочкам перед отъездом в Палестину; “две ночные рубашки из фланели: одну розового, а другую голубого цвета” — Лея шила их себе в 18 лет.

Фрагмент уже после репатриации из СССР.

“Из окна выглянула женщина и спросила, кого мы ищем. Мы ответили, что только заглянули во двор, связанный с нашими воспоминаниями. „Скажите фамилию подруги, — произнесла женщина, — я живу здесь очень давно и помню всех, кто когда-то жил тут”. — „Это было 50 лет назад”, — ответили мы. — „А, — сказала она, — тогда я ее уже не застала””.

Вряд ли кто из читателей Леи Трахтман-Палхан застал ее мир.

Хочу завершить свой краткий, неполный рассказ о книге самым первым эпизодом — тем, с чего начинает Лея Трахтман-Палхан свои воспоминания. Я оставляю в этой цитате слово “порселан” — дань языковой забывчивости. Двадцать лет назад я написал: “Должно быть, любой редактор исправил бы его на „фарфор””. Не знаю, как любой, наверно, я не прав, но прилежный гешаримовский не затруднился. “Порселан” вводит в текст и эту забывчивость: наложения разных времен, пространств и языков, целую жизнь, отделяющую немолодую, много чего пережившую женщину от маленькой девочки на завалинке “нашего дома” в украинском местечке.

“Я сижу на завалинке нашего дома. Справа от меня стоит тарелка, которую мама только что вынесла для меня из дому с нарезанными ломтиками ароматного огурца и куском черного украинского хлеба. Правой рукой я ем из тарелки, а в левой руке держу, прижимая к себе, свою любимую куклу из порселана, лицо ее белое с розовыми щеками, глаза ее черные и волос черный. Тело куклы из чулка, заполненного тряпками. В саду дома напротив цветет акация. Акация на Украине — это высокие деревья. Запах цветущих акаций вокруг. Мы, дети, любили сосать маленькие сладковатые цветочки акации. Солнце светит. Я сижу, смотрю на прекрасный мир со страхом и думаю: „Вот из-за этого дома с цветущим садом могут вдруг ворваться в местечко бандиты на конях с шашками в руках, и тогда наступит тьма”. Я помню ощущение контраста, которое я не могла тогда выразить словами, между красотой мира и жестокостью погромщиков. Я была поражена и озадачена сосуществованием двух этих крайностей, которые я увидела, как только открыла глаза на этот прекрасный и жестокий мир. Хорошо помню чувство беззащитности и страха, которые овладели мной”.

Детство девочки Леи.

История российских евреев.

Человеческая жизнь.

С восхищением.

С чувством беззащитности и страха.

С порселановыми розовыми, с тряпичным телом, куклами.

С цветущими акациями.

С неотвратимым — “и тогда наступит тьма”.

С нашим прекрасным и жестоким миром, которого не застанет выглянувшая из окна женщина, хотя и “живет здесь очень давно и помнит всех, кто когда-то жил тут”.

Михаил ГОРЕЛИК

ИЗ ДЕТСТВА С НОВЫМ ОПЫТОМ

Д м и т р и й А в а л и а н и. Дивносинее сновидение. М., “Самокат”, 2011, 98 стр. (“Vers libre”).

Б о н и ф а ц и й и Г е р м а н Л у к о м н и к о в. При виде лис во мраке. М., 2011, Самокат, 98 стр. (“

Vers libre”).

Специализирующееся на детской книге издательство “Самокат” начало издание неожиданной поэтической серии “Vers libre”. В этой серии будут выходить книги сочинителей, занимавшихся комбинаторной поэзией, минималистов, авангардистов, концептуалистов, в общем, посвящена она всем проявлениям неклассической поэзии.

Пока что в серии только две книги. Книга признанного классика — “солнца нашей комбинаторной поэзии” — покойного ныне Дмитрия Авалиани и книга популярного поэта-минималиста Германа Лукомникова (книга подписана Бонифаций и Герман Лукомников — одновременно и именем автора, и его старым псевдонимом).

По-своему весьма логично, что именно издательство детской литературы взялось выпустить сборники этих поэтов. Творчество русских авангардистов — художников, литераторов, всегда оставалось близко именно к детской литературе — литераторы (например, Даниил Хармс и Генрих Сапгир) сочиняли книги для детей, художники (например, Май Митурич и Виктор Пивоваров) книги и журналы для детей иллюстрировали. Детская литература оставалась заповедником для авторов, “жаждущих странного”, то есть для экспериментаторов всех мастей.