Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2006)

Составитель Андрей Василевский.

“Отечественные записки”, “Новое литературное обозрение”,

“Вопросы литературы”, “Знамя”

Жанна Голенко. Здравствуй, племя младое… знакомое? — “Вопросы литературы”, 2006, № 1 .

О “молодой прозе”, “двадцатилетних-тридцатилетних”. Пристально рассмотрены: Шаргунов, Лухминский, Пелевин и другие. Cделана попытка предложить cловарь литературно-стилевых архетипов: первый — “Протестующий индивидуалист”; второй — “Ощущение непрочности мира”; третий — “Взаимосвязь и единство искусств. Жанровый синтез” и четвертый — “Романтизм” (протестный главным образом).

Таковы наши “новые реалисты”.

“…Лишь попросишь обозначить дифференциальные признаки этого модного „явления”, то дальше общих слов — „авторское начало”, „эсхатологизм”, „авторская позиция” — дело не идет. Хотя, и это всем хорошо известно, такие понятия, как метод, направление и тем более тип творчества, требуют и слов поконкретнее, и идею „длинную” (А. Блок, К. Чуковский), и гносеологии побольше. А не того, что легко встретить в каждой второй словарной статье литературной энциклопедии.

Реализм вечен. Он не старый и не юный. В зависимости от контекста жизни он или выходит на передний план, или отходит в тень. Да, он не застывшая лава и может впитать в себя реплики текущего дня, но никак не становясь при этом чем-то усредненным, чем-то вроде отговорки: „ новый реализм — это реализм, вобравший в себя отдельные черты постмодернизма: игровое начало, синтетичность, иронию, амбивалентность”. Не проще ли назвать подобное одной из стилевых разновидностей современного романтизма, оставив сам реализм в покое. Его час в полной мере еще не пришел.

Однако оформляется идея поколения не только по законам жанра и стиля, а в первую очередь по законам общего духовного начала. И над последним новым российским писателям еще предстоит думать”.

Александр Зорин. “Во дни печальные Великого поста…”. — “Континент”, 2005, № 4 (126).

Это что-то вроде воспоминаний-дневника по следам недавнего путешествия в гости к священнику отцу Василию, неподалеку от Перми. В доме батюшки устроен детский приют, а Зорин привез книги для его обитателей. А заодно и для местной колонии, и для школы.

Такой взгляд — доброжелательно-терпеливый и одновременно трезвый — на приходскую сельскую жизнь нечасто встретишь. К тому же записки Александра Ивановича очень хорошо написаны. Но об этом специально не думаешь, читая. Он как будто следует в них реплике из “Былого и дум”: “Я, впрочем, вовсе не бегу отступлений и эпизодов, — так идет всякий разговор, так идет самая жизнь”.

“…Одна боголюбивая прихожанка наутро после Пасхальной ночи метет каменные ступеньки и поет:

— „Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ…”

Из соседнего дома выходит учитель математики и, направляясь мимо церкви в школу, говорит:

— Мария Лукинична, ты какие-то буржуазные песни поешь.

А она:

— Пошел ты на … — и не разгибаясь в том же пасхальном мажоре, — „…и сущим во гробех живот даровав!””

Или вот, например, рассказик отца Василия:

“В армии служил во Львове, в десантных войсках. Не боялся заходить в храмы. Бывал и в костеле. Старая полька, показывая на Распятие, говорила: „Це пан Езус. Его распяли за то, что он принял католическую веру”.

Захаживал солдатик и к старообрядцам. Там его тоже вразумляли. „Видишь, преподобный Сергий на иконе с лестовками, кожаными четками, — значит, наш, старообрядец. А Серафим преподобный — с деревянными. Этот ваш, православный”.

Лет пять назад о. Василий снова оказался во Львове. Идет поздним вечером по улице, навстречу молодая компания. Поравнявшись с ним, кричат: „Слава свободной Украине!” — и ждут, что ответит этот бородатый… Священник подумал: „национальное гонорство я славить не буду”. И ответил: „Богу Святому во веки слава”. Грозные патриоты нехотя посторонились и пошли своей дорогой.

— А ответь я им просто по-человечески — „здравствуйте” или „добрый вечер”, — отмолотили бы, как котлету”.

Здесь еще замечательные портреты детей. Хорошо бы эти записки издать книгой.

Анатолий Кобенков. Бродя по временам… Стихи. — “Континент”, 2005, № 4 (126).

Той дедовой тоске, которой бы хватило

и череды веков, и черепков судеб,

наказано с утра споткнуться о светило

и в поле перейти, чтоб обратиться в хлеб.

Мгновенье — и она из тьмы нам колосится,

и далями косит, и долы колосит,

и в женщине поет, и крылышкует в птице,

и, голос потеряв, в лягушке голосит.

И здесь она, и там, да и куда ей деться,

чтоб душу поразлить и выплеснуть лицо,

над коими прошли и ангел иудейский,

и праславянский бог, и матушка с мацой, —

и что твое: “Уйди!”, и что твои ладони

и губы: “Не хочу”, и кулаки: “Не сметь!” —

когда она пришла и, оттолкнув подойник,

является в дитя — и жить, и умереть?..

Игорь Кондаков. “Басня, так сказать”, или “Смерть автора” в литературе сталинской эпохи. — “Вопросы литературы”, 2006, № 1.

Литературно-психологическое исследование, похожее на небольшой роман.

До чего же мерзопакостным типусом был товарищ Демьян Бедный. На что только не шел, дабы стать придворным пиитом — при Ленине, да и при Троцком. А потом все хотел вползти под френч вождя народов, аки бельевая вошь. И еще — дурная пародия на Пастернака: зудящая жажда по-свойски говорить о жизни и смерти с хозяином судеб.

Но в то же время Демьян и бестолков: так и не научился правильно лизать хозяйский сапог. Классовое чутье не сработало. Его и выбросили брезгливо с крыльца, предварительно высмеяв и унизив. Правда, продолжали время от времени использовать после опалы и смерти.

Инна Лиснянская. В затмении лет. Стихи. — “Континент”, 2005, № 4 (126).

В последний день прошлогоднего августа:

Я, созерцатель леса, свидетель дня,

В кресле плетеном сижу на крыльце недвижно

И не берусь при виде рыхлого пня

Корни хулить облыжно.

Корни в непроницаемой глубине

Стали, возможно, подкоркою глинозема, —

Корни разгадку жизни диктуют мне,

А не раскаты грома.

Тайна шумлива, разгадка ее тиха.