Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2006)

Тудаименнотуда

Куда, куда, куда бежит эта девочка, спрашивал любой, но не любой догадывался, что она бежит людей, в данный момент конкретно его. Она неслась опрометь укрыться в алкогольном тепле дома своего отца и своей трезвой матери, почему, спросит любой, но далеко не все догадаются, что даже там, в постоянной всепьянейшей под четьи пьянеи, ей было лучше, чем где-нибудь, меньше болела её рана, её шрам высокого лба, чуткость её сердца, вот поэтому. Кто-то может подумать, что шрам — это метафора, такой литературный приём, образ, бросьте, надо сказать на эти предположения, у неё на самом деле (на самом деле курсив), на самом деле (курсив) большой широкий незаживающий шрам на лбу. Почему, на это можно ответить очень просто, потому что в детстве ей упало стекло, большое острое стекло, прямиком на лоб, когда она поднимала голову и веки свои от глаз вверх, чтобы в полной мере (в полной мере вразрядку) взглянуть на мир. Только она подняла голову и веки свои от глаз, как лоб разрезало стекло, спасибо, не убило её совсем, и мир залило красным, а именно, кровью. Её отец менял прозрачность разбитой форточки на прозрачность целой, и осколок разбитой упал на лоб его малышки, прошу заметить, не в сердце и не лёд, а именно чистое стекло и на лоб. С тех пор, с этих самых, она намного острее, чем другие, видела мир, она видела его острым и красным. Любая боль и несправедливость вызывали движение крови к шраму, он раскрывался и тёк красным, которовое она утирала платком, а также гнала свою опрометь в родной дом, от любой несправедливости и боли, такой вариант ангела, можно не верить, но правды не скроешь, а это правда. Притом чистая, на крови.

Мама её плакала, боялась, что дочь замуж не выйдет из-за лица своего, со шрамом. Но она и не собиралась сама, нагляделась на отца-алкоголика, думала, что так же и у всех, и не хотела, а шрам ни при чём.

Как-то, перебегая дорогу, вперила взгляд свой в человека, которовый не стал делать изумлённый вид и спрашивать, куда она бежит, куда, куда, куда. Мало того, при виде его она почувствовала облегчение в шраме, будто мимо пролетел Херувим, и ветер от движения его крыл подул на рану, как мама дула в детстве на порезанный палец. Она остановилась, глядя на него. Я живу в суете, сказал Игнашка. Выйди из суеты, ответила Агния. Гляди, ведь так чудесно устроено, что облака, полные воды, не валятся, не давят нас. Так и суета не раздавит тебя окончательно. Я живу в суете, приди и распутай меня, сказал Игнашка и взял за руку Агнишку. С тех пор родители автора живут вместе. (Что касается времени в последнем предложении, то оно тут постоянное, без сомнений.) И пусть потом Игнашка снова впал в суету, а от этого и в пьянство (это он требовал тазик), но не такова Агния, чтобы оставить своего суженого. (А что до авторства, то к нему присоединятся многие, слишком многие.)

Беднаярусскаяженщина

Весь город ходил в этот дворец, туда, где есть канализация, потом там был госпиталь, потом ЧК расстреливал в подвале с грифонами, а они не знают ничего, кроме внешнего вида дворца, про которовый нужно отдельно рассказывать, но что же делать, что ж делать, приходится рассказать здесь, прямо в этом месте нашей ошибочной повести, повествования, но оно, тем не менее, не прерывается, а напротив того, продолжается. Итак. (Дальше курсив.)

Весь город ходил в этот дворец, чтобы посмотреть, правда ли здесь, по сказанному, так красиво, что слепит глаза, а также есть унитазы и другая сантехника, верно ли, что из крана течёт вода, в самом ли деле можно мыться, не выходя из дома в баню, а принимая ванну? Правда, потому что этот дворец строил купец Булычёв, но не тот, про которового писала наша великая литература, а настоящий купец Булычёв, прототип литературы. Правда, потому что купец Булычёв строил его на свои, и для дочери, чтобы жила с мужем, когда вырастет и пойдёт пешком под венец, румяная, любимая дочь. Правда, потому что должна же любимая дочь жить с комфортом, смотреть на потолки, которовые над кроватью нависнут, пить чай в столовой с видом из окна, вкушать стерлёдочку, непростительная для бедняков трата, поскольку давно известно, что стерлёдка мечет гречиху, благодаря чему горожане спаслись во время мировой войны. Кстати сказать, дворец в это время был отдан под госпиталь раненным на первой войне. И не любимая дочь купца Булычёва отдала дворец, а сам купец Булычёв, скорбя, что болячка дочери не зажила до свадьбы, и свадьбы не было, вот и всё. Но совсем не пропало добро, повторяю не раз и не мною спетое, совсем не пропало, а было отдано под госпиталь для солдат. За войной началась катавасия в форме некоторой революции, а если кто-то не верит, того просят пройти в диораму, с тем, чтобы убедиться, что в городе В тоже произошёл захват власти, влёгкую, вследствие чего дом, этот дворец с канализацией, грифонами на крыше, подвалами, достался чекистам, где в подвале они стреляли по ночам в людей, которовых называли позже врагами народа своего возлюбленного. И чекисты же проживают по сей день во дворце вполне здравствуя. Всякий раз по ночам помещенье под домом с грифонами оживает и видит всё то же: (дальше тоже курсив, но он уже есть, поэтому, как тут поступить, неизвестно).

Проснувшись в 12 ночи пополуночи, синий чекист Власов и бывшие с ним другие чекисты сперва обозрели внутренним взором комнату и эпоху, где находились, затем открыли глаза, поднялись с постелей и предались власти греха. Увидев сотворённое [накануне], пришли в совершенное чувство реальности и решили продолжить. У одного расстрелянного нашлись в кармане шахматы, и хотели [чекисты] сыграть между собой. Но не знали, как это делать, и пришли к Власову. Власов же, забывший в поте лица своего всё, что знал, оживил покойника, и тот посмотрел на него своими голубыми глазами, отчего Власов перестал заикаться, опустил глаза свои и побрёл к своему ремеслу. Голубоглазому же объяснили, что он теперь живой чекист, и его первое задание — научить бывших вокруг него играть в шахматы. Но у ожившего от смерти произошёл сбой в памяти, и [он] утверждал, что пешки ходят перед смертью белым гордым конём, а ладья [тура] королём, отчего случается двоевластие, междоусобие и горе той стране. Игры не получалось, и чекисты быстро потеряли к ней интерес и вернулись к своим грехам, хотя ум влёк их на подвиги. Но Власов [давно и убедительно] растолковал, что ежедневное кропотливое исполнение своего труда — это подвиг, с кем спорить было бесполезно. Оживший голубоглазый, оставшись один, не растерялся и продолжал обучать игре [уже] покойников. Покойники лежали недвижно и не отвечали ему ни кивком головы. Чекисты же, [уже] обученные шахматам, тянулись к свету знаний всё больше, и потому, обступив Власова, спрашивали о внутреннем устройстве стерлёдки. Онже отвечал уклончиво: если из стерлёдки родится добрая гречиха, значит, хороша и стерлёдка. Если ваши жёны любили вас, почему [вы] были расстреляны? Если вы мертвы, неужели и жёны мертвы ваши? Итак, говорите тихо, но давайте явно понять, кто вы перед людьми, ибо у людей есть страх, у васже его нет. А если кто будет упорствовать — ведите его сюда, здесь будет тьма и лязг курков, мы дадим ему тумаков, тумаков-тумаков. [Чекисты] удалились, онже чертил карту секретных железных дорог, рисовал схему стерлёдки и шептал слова в одно [и то же] время (дальше курсивом):