Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2006)

— ...Прямо вот так кулаком себя в грудь бью и умоляю ее: “Люся, ну клянусь тебе, больше никогда в жизни! Даже и не посмотрю ни на одну женщину! Ну не посмотрю даже, только прости!” Ну, она говорит: “Поклянись”. Я говорю: “Клянусь”. Она мне говорит: “Ну нет, не так. Ты жизнью матери поклянись”. — “Э-э-э-э, — говорю, — Люся, вот это нет. С матерью случится чего, а ты мне сразу: „Ага! Опять к этой своей ездил!!””

— ...В два часа ночи прилетел какой-то ангел. Пьяный совершенно, висел за окном, отказывался перелетать через подоконник. Упорно называл меня Натальей. Рыдал, целовал руки, говорил, что низко пал, ниже некуда. Спрашивал, есть ли ему спасение. Я сказала, что да, не хотела его расстраивать.

— ...Всегда жену любил, так любил, что вы и представить себе не можете. А она меня, — ну, мне так казалось, — она меня так себе. Мать мне говорит: “А ты любовницу заведи. Жена тебя сильнее любить будет”. Завел себе одну женщину. Ну, не любил ее, конечно. Жену любил, а эту не любил. Но ходил к ней. Потом думаю: надо, чтобы жена узнала. А ей сказать не могу. Все для этого затеял, а сказать не могу. Мать мне говорит: а ты детям скажи, они ей все донесут. А дети у меня, я вам рассказывал, два сына, один в институт тогда только пошел, а младшему пятнадцать. Я их позвал, пришел домой, позвал, говорю: дети, слушайте меня. Я вам скажу ужасную вещь, а вы меня простите. У меня, дети, есть кроме вашей матери другая женщина. И молчу. Они так переглянулись и вдруг как заржут! А младший меня по плечу хлопает и говорит: “Молодец, папка!” А старший говорит: “Круто. Мы тебя не заложим”. Так я и хожу к этой бабе до сих пор. Черт-те что.

— …Ну потому что взрослый человек не должен смешивать любовь и секс!

— …А Судный день, между прочим, уже был, но этого никто не заметил. Просто с этого дня у одних все пошло хорошо, а у других — плохо.

— “…Подскажите, пожалуйста, где тут Макдоналдс”. И тут этот халдей встает в позу и сообщает мне: “Ой, а вы знаете, девушка, я в великой Москве по Макдоналдсам не ориентируюсь!” Я даже растерялась. “Простите?” — говорю. А он мне: “Для меня ориентиры — это площади! Музеи! Памятники культуры!..” А, говорю, ну да. Такие, как вы, всегда умирают первыми.

— …Я вообще совершенно неконфликтный человек. Абсолютно. Правда, с братом мы постоянно ужас как ругаемся, — но брат натурал.

— …Вчера ее видела. Я тебе что скажу — даже не важно, как она выглядит и что она красивая, — ну да, она красивая, я не спорю, что правда, то правда, — но это не важно. А важно, что я увидела: у них ни-че-го не получится. Ни-че-го. Восемь лет брака, Марина, — это срок. Я его знаю вот так, понимаешь, вот так, как ладонь, как свои пять. Так вот, с этой женщиной у него не получится ни-че-го. Она из него кровь высосет и вышвырнет, и он опять ко мне приползет. Ты увидишь, помяни мое слово. Я даже успокоилась. А вообще, знаешь, я когда только-только про все это узнала, я две недели есть не могла, вообще ничего. Похудела на семь килограмм. Это такое счастье, такое ощущение потрясающее!

— …Покупаю у нее ноготки, там, около рынка. Вот, спрашиваю, бабушка, они у вас почем? А эта бабка мне: “А вы их в подарок? Потому что, знаете, вообще-то ноготки не дарят!” Вот, думаю, во все тебе, бабка, влезть надо, как будто я сама не знаю! Нет, говорю, я их на кладбище везу. Отдаю ей тридцать рублей и начинаю из букета один цветочек тянуть, чтоб, значит, четное, а она мне говорит: “Да вы не волнуйтесь, там уже четное!” Вот так иногда думаешь плохо о человеке, а он тебе, оказывается, добра желал.

— …Съел одну сосиску и ушел. Ну вот скажи, Лен, оно мне надо?

— …Не знаю даже, как объяснить. Ну вот представь себе: ты сидишь в метро. И вот перед тобой сидит девушка. Такая, знаешь, прозрачная блондинка, ну такая, как будто там внутри не кровь, а клубничный йогурт. И что-то она такое листает, что… ну… ну даже если на этом написано “Тиль Уленшпигель”, то все равно понятно, что там внутри сплошные котяточки. Понимаешь? И у нее такая сумочка, такая ярко-розовая и при этом меховая. Понимаешь? Да? И ты смотришь, и прямо… И прямо чувствуешь, что это не человек. Это небесное созданье. Это какая-то другая сущность, понимаешь? Высшая. Такая вся, ну. А потом через год у нее рождается ребенок с синдромом Пайла. Так вот это, Паша, и есть Божий промысел.

— …В тот день все, конечно, показывали свое подлинное лицо. Мне, например, позвонил мой друг Лепеха и орет: “Чувак, ты знаешь вообще, что творится у Белого дома?!” Ну, говорю, знаю, смотрю телевизор, чего… “Нет, — он орет, — чувак, ты не знаешь! Тут такие телки! Их можно иметь прямо на танках!!” Ну, я пошел к жене, — мы с ней тогда еще были женаты, — и говорю: “Дорогая, я должен идти к Белому дому, на баррикады, — защищать свободу и демократию”. Так она меня не пустила! Я ей, суке, все простил, но вот этого бездушия не простил и не прощу.

— …Не люблю таких людей. Получает три тыщи баксов в месяц, а кошка ее гадит в советский “Барсик” за семьдесят рублей.

— …Решила поставить эксперимент. “Вот, — говорю, — я собралась идти в фитнес. В понедельник запишусь”. — “Ой, — говорит он мне, — как хорошо! Ты молодец!” Нормальная реакция, да? Я приободрилась, говорю: “Только лениво очень, сил нет...” — “Да ладно тебе, — говорит он, — фитнес — это же так приятно. Во время тренировок выделяются эндорфины… О-ба! У меня кончился „Прозак”, и я забыл купить новый!” Понимаешь теперь? То есть о чем бы я с ним ни заговорила, это всегда заканчивается разговором о его сложной душе.

Саше Барашу.

— …С самого начала казалось, что это плохая идея, но там написано: “…вынуть животное и поступить с ним по своему усмотрению”. Я даже не думал ничего про усмотрение. Ну, выпущу, например. Если бы я жил один, я бы так и жил, но когда год ребенку, а они там бегают, продукты, все. Мы ее и купили. Это такая коробка, все внутри липкое, как для мух, — как на бумаге для мух, против мух, — но поплотнее. Я потрогал пальцем, Лена говорит: “Не суй палец”. Я действительно еле его отодрал. Прямо сильная такая штука. И вот мы поставили ее на ночь, легли, Ленка вроде спит, а я что-то не сплю. Думаю — там на кухне яблоки, жарко так, надо в холодильник яблоки, а то утром будет каша. Иду и даже вроде забыл про ту штуку, и вдруг слышу такое: и-и-и! и-и-и! и-и-и! И я стою, как в кино, под стенкой, у меня все бум-бум! — и я боюсь за стенку завернуть. Как будто там черт знает что. Стою весь мокрый, как мышь. Да что, думаю, такое, мне сорок лет! Я захожу, а она там. Там такая крышка картонная, я поднимаю, а она так боком к стенке, одна лапа на весу, а три к полу. И все внутри в шерстке и в крови, и она в крови. Я как заорал. Дальше прибежала Ленка, я говорю: я ее брать не буду, а она взяла, говорит мне: “Подержи мешок”. Мы ее посадили в мешок для мусора, белый, и я ее понес на мусорник. А в Иерусалиме знаете как? Там мусорники в таком специальном подъездике, в подъезде с решеткой. Она запирается, а я этот мешок вот так несу перед собой на вытянутой руке, а она там… И кричит. И тут я ключи уронил. Воняет, все такое. Я начинаю искать и положить этот мешок не могу, правой рукой так по земле, а там воняет. И вдруг на меня фары, и они мне в рупор говорят: “Господин, не двигаться”. Я медленно-медленно так встаю, а она же дергается! Я отвожу руку, а они мне: “Руки за голову!” Ну, думаю, все, ничего не поделаешь. Завожу, это, пакет за голову, и тут она его прорвала! И мне на шею, и как по мне побежит! Я как заорал, как подпрыгнул! И тут у меня за спиной: ба-ба-а-ах! Это она в воздух выстрелила. Я стою, она подходит сзади и говорит: “Что у вас в пакете?” Я говорю: “Ничего, ничего, просто кровь”. Ну и... Да какая разница, чем кончилось? Тут важно, с чего началось, понимаешь? Я же еще и ключи уронил... А Ленка мне утром в машине говорит: “Между прочим, у нас на балконе голуби стали гнезда вить, надо что-то делать”. Понимаешь, да? Так что про естественный отбор ты студентам своим рассказывай, а мне не надо.