Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2007)

Так закрепляется губительное, на мой взгляд, для сегодняшней литературной ситуации представление: хорошая книга не может быть интересной.

Если же мы бросим беглый взгляд на историю мировой литературы, то увидим, что вплоть до начала ХХ века мерилом литературного мастерства никогда не выступала читательская скука, что умение выстроить интересный сюжет никогда не вменялось писателю в вину. Из-за чего взъелся Гончаров на Тургенева? Из-за того, что обнаружил в тургеневских романах “Дворянское гнездо” и “Накануне” сюжетные ходы, которыми он неосторожно с Тургеневым поделился. Сам же Чупринин ссылается на эту историю в статье “Плагиат”. Если сюжет так мало значит — о чем беспокоиться? “Проработка характеров” и язык — они всегда при писателе.

Третейский суд, как известно, Тургенева оправдал. Но мне-то всегда казалось, что Иван Сергеевич все-таки грешен: сюжетик своим быстрым умом схватил и легким пером обошел тугодума Гончарова. Урок писателю: не делись своим замыслом с коллегой.

Взять ли русскую литературу, взять ли западную — Тургенев, Толстой, Достоевский, Диккенс, Гюго, Бальзак, Флобер, Мопассан, — все прекрасно умеют владеть вниманием читателя, все “рассказывают истории”. (Потому, кстати, и существуют бесконечные попытки экранизаций Тургенева, Толстого, Достоевского, Диккенса, Бальзака, Гюго, Флобера — но мало охотников экранизировать Пруста, Джойса или Платонова.)

С чего бы это Достоевскому, посылая 8 (20) октября 1870 года Каткову начало “Бесов” и разъясняя характеры главных героев, заверять: “За дальнейший интерес романа ручаюсь”. У издателя свои интересы? Но тогда зачем на следующий день в письме делиться с молодой родственницей: “За конец романа спокоен: по крайней мере выйдет занимательно (а занимательность я, до того дошел, что ставлю выше художественности)”.

Это XX век родил писателей, для которых процесс высказывания имел самодовлеющую ценность, а читательский успех заменило признание экспертов. Явление Пруста, Джойса, Кафки привело к распадению литературы на элитарную и массовую. Это трагическое расслоение и ведет в конечном счете к утрате литературой своих позиций. При этом многие крупные художники ХХ века как раз стремились подобную оппозицию снять: о динамичном сюжете заботился Булгаков в “Мастере и Маргарите”, Пастернак в “Докторе Живаго”. Или их тоже следует записать в литераторы второго сорта?

Я думаю, что сюжет не противостоит “художественности”. Это — один из уровней художественности. Поднимаясь на вершину, большой художник (такой, как Пруст, Джойс, Кафка или Платонов) может и проскочить уровень, на котором необходимо отметиться более ординарному дарованию. Их проза стоит затраченных интеллектуальных усилий. Но гениев мало, а литераторов много. И я боюсь, что, противопоставляя сюжет и “художественность”, Чупринин поощряет тех писателей, которые, не обладая даже тенью таланта Джойса или Платонова, ставят себе не в вину, а в заслугу безнадежную скуку своих опусов.

Каждая статья в путеводителе снабжена системой перекрестных ссылок: очень полезная вещь, если нужно уточнить смежные понятия, а также — установить систему авторских взглядов.

Вот и пойдем по ссылкам. Статья “Сюжет” имеет отсылку к статье “Качественная литература”. Это не вполне устоявшееся понятие Чупринин применяет к литературе, отличающейся высокими художественными достоинствами, а поскольку одно из назначений его работы конвенциональное, каждый вправе присоединиться к предложенному словоупотреблению или его отвергнуть.

Вообще-то словосочетание “качественная литература” на мой взгляд — никакой не термин. Определений к любому существительному можно подыскать бесконечное множество, прилагательных в русском языке достаточно, а слово “качественный” в значении “доброкачественный”, “лучший” отдает магазинной полкой и новоязом. Что до меня, так я термин “качественная литература” никогда не употребляла и употреблять не буду, как и вообще прилагательное “качественный” в значении “лучший”. Мне это отец еще в детстве запретил (когда я то и дело притаскивала из школы всякий словесный мусор), так же как запрещал говорить “одеть пальто” вместо “надеть”, делать в слове “творог” ударение на первом слоге или покупать “килограмм апельсин”, а не “апельсинов”.

В свое время я печатала в “Литгазете” статью авторитетного лингвиста, возражавшего против словосочетания “знак качества” и напоминавшего, что качество — это, как отмечает Даль, “свойство лица или вещи”, качеств у предмета может быть много, в том числе и дурных. Для советских чиновников мнение языковедов, разумеется, не имело значения — это с их деревянных уст сорвались выражения “качественная продукция”, “качественный товар”. Лингвисты долго держались: в академическом словаре 1982 года, что у меня на полке, употребление слова “качественный” в значении “обладающий высоким качеством” выведено за пределы литературной нормы и маркировано как разговорное.

Теперь, правда, слово это все заполонило, нам предлагают качественные компьютеры и качественный отдых, не ожидая ехидного вопроса: “А какого качества?” Но все же, выстраивая понятийный ряд и предлагая закрепить неустоявшийся, к счастью, термин, лучше избегать новояза. Тем более — когда речь идет о литературе, одним из отличительных признаков которой является словесное мастерство. Сколько могу судить, в критике пока не употребляется это тяжеловесное словосочетание. Не случайно Чупринин не нашел ни одной подходящей к случаю цитаты, ограничившись примером из достаточно бюрократизированной речи издателя.

Оставим, однако, вопрос о лингвистической стороне термина и поговорим о его сущности. Понятие “качественная литература” (в этой статье мне все-таки не избежать неприятного словосочетания) играет важную роль в той схеме бытования современной литературы, которую предлагает Чупринин. “Произведения именно качественной литературы чаще всего печатаются в толстых журналах, отмечаются премиями, входят в рекомендательные списки, привлекают внимание критиков <���…>” Так качественная литература отождествляется с толстожурнальной . И она же, утверждает автор, “вычленяется как мейнстрим, как центральный из всех потоков, составляющих современный литературный процесс”.

Ох, боюсь, что мне придется согласиться с Немзером: тут Сергей Иванович не столько описывает литературную реальность, сколько пытается сконструировать милую его сердцу модель.

Два десятилетия назад описанная Чуприниным модель могла быть названа действующей. Сейчас она, увы, устарела.