Николай Душка - Журнал «День и ночь» 2011–03 (83)

— Так как же проникнуть в эту подноготную?

— Она открывается перед вами вся. Как на ладони. И что, на всё это обязательно смотреть? Совсем не обязательно. Думаю, даже не стоит. Оно не заслуживает того, чтоб туда заглядывать.

— Но вы этому учились? Тогда зачем?

— Нет, не учился. Это — побочные знания. И мысли не было совать свой нос туда. Но так выходит, что от этого и не открестишься. Вот он открыл рот, и всё.

— Вот беда. А каким же было основное знание? Которое всеобъемлющее?

— Изучал я отщепенцев. Оторванных от всех. Отвергнутых. Отодвинутых от куска хлеба и от куска сахара тоже. Начиналось всё так.

Человек начал свой бесконечный рассказ. Через какое-то время, может, двое суток, а может, и через две минуты он увидел, что его никто не слушает. Потом он вспомнил, что рядом с ним и прежде-то никого не было, что ему показалось, что его кто-то о чём-то спрашивает. Давно его никто и ни о чём не спрашивал. Да и вряд ли спросит. И он продолжал свой рассказ о необыкновенной красоте, которая всегда — друг одиночек, кем-то избранных, возвышенна до такой степени, что и дела нет до неё никому, возвышайся она хоть над всей вселенною, поднимайся и удаляйся туда, куда не достать ни человеческому глазу, ни глазу телескопа.

Человек всё говорил и говорил, но уже не вслух, а в уме, про себя, чтоб его никто не слышал. Хотя разговоры с самим собой и не запрещены законом, мало ли что.

— Алё!

— Алё!

— Это Дуся.

— Очень рад, безмерно счастлив, звонок неизвестного — к добру.

— Это не неизвестный, а когда-то известная. Это Дуся — источник вашего вдохновения и радостей, которые бывают только неземными, небесными, как выражались вы тогда, не знаю, какие выражения сегодня у вас в ходу, но тогда вы утверждали, что Дуся — ваша мечта, единственная фея, которая может заменить всё сущее на земле. Это та самая девушка, к вашему сведению.

— Дуся, я узнал тебя! Как ты там? Счастлива, радуешься всему или уже нет?

— Конечно, радуюсь. Всё очень славно у меня. А ты меня забыл?

— Да что ты? Я только то и делал, что думал о тебе. Проснусь и думаю. Засыпаю и думаю. И так всё это время.

— Что, все тридцать лет?

— Да, все эти годы думал о тебе, и когда ел, и когда работал, и даже когда спал, то мне снилось, что ты что-то рассказываешь, и, конечно, смысл тут не играл никакой роли, потому что смысл — это пустяк, его может понять и повторить, как попка, каждый профессор, голос твой мне снился. Потому что он неповторим.

— Вот теперь я узнала, что это ты — точно ты. А как твоя жена, детишки?

— Да вот недавно снова развёлся.

— И в какой это раз?

— В третий, только в третий.

— И когда ты стал таким ветреным?

— Да даже и не знаю, когда это началось.

— И тебе нравится эта ветреность?

— Совсем нет, ненавижу её. А ты как, сколько у тебя мужей? Ой, что-то я не то сказал. Есть ли муж? Как дети?

— Дети выросли, и мужа я выгнала на радостях; по этому счастливому поводу.

— По какому поводу?

— Ну, дети выросли, забота больше не нужна об отпрысках, и муж не нужен тоже.

— Первый муж?

— Считай, что первый, если так тебе удобно.

— Так ты свободна?

— Как птица для полёта вверх. Допустим, кура.

— Так кура вверх не сильно-то летает.

— Как умеет, так и летает.

— Почему ты говоришь, как кура? Лучше б без куры. Лучше бы я сам домыслил, какая птица. Может, это чайка. Или ласточка.

— Ну хорошо, считай, ворона.

— Не нравится мне и ворона.

— Ну вот сорока, всем птицам птица.

— Не хочу сороку.

— На тебя не угодишь. Ну, цапля.

— Что это за птицы все какие-то нервные?

— Утка, индюшка, индоутка, — выбирай.

— Эти не летают и не парят.

— Ты, наверно, голубку хочешь?

— Конечно, она лучше индоутки.

— Не будем спорить по пустякам. Ты можешь называть меня хоть гусыней.

— Да она же толстая и раскачивается.

— На подиум, конечно, ей нельзя с такой походкой. Ну, про птичку мы договоримся, в словаре найдёшь, какую хошь, и будешь называть меня той тварью хоть по сто раз на дню.

— Это неизбежно?

— А зачем же я выгнала мужа и детей тоже выпустила на волю? Они выпорхнули, только и видела.

— Чтоб нам увидеться опять? Пить вместе водку, пиво и вино?

— Конечно.

— А ещё что мы будем делать?

— Да что захочешь.

— А что именно?

— Да всё, что захочешь. Ты на самом деле выучился выпивать?

— Да понемногу, по чуть-чуть, соточку-две выпью, чтоб на душе полегчало и чтоб тело согрелось. Ну, а потом уже последнюю, и по домам.

— И ты сначала выпьешь, а потом обо мне думаешь, в пьяном-то виде?

— Да, бывало и такое.

— Ну ладно, а ещё какие грехи водятся?

— Даже и не знаю. Считай, что все, какие есть.

— Да, не надо было отпускать тебя слишком далеко. Слишком надолго, — поправилась она.

— Конечно, не надо. Зачем было выпускать добычу из когтей?

— Допустим, что ничего и не было в то время, пока мы не виделись. И никуда тебя не отпускала я, а просто поводок ослабила. Чтоб была полная свобода. Согласен?

— Придумано великолепно. Как прежде всякое ты выдумывала, чтоб не могли мы быть вместе, так и сейчас — выдумка хороша, на загляденье.

— Да раньше я цену себе набивала.

— А был ли в том смысл?

— Кто ж теперь знает. Но мне казалось, что ты можешь ускользнуть.

— А вышло так, что ускользнула ты, а я остался на поверхности.

— Да ладно тебе вспоминать старое. Кто старое помянет, тому глаз вон. Я вовсе не ускользала, а отлучилась на некоторое время. А сейчас снова вернулась. Считай, из командировки.

— Я так и подумал. Или из тюрьмы.

— Прикуси язычок.

— Уже.

— Ещё раз для надёжности.

— Есть.

— Так когда тебя ждать?

— Так быстро?

— Давно пора. Ты просто кое-что забыл.

— Что же я забыл? Что я мог забыть?

— Мне не хватает только того, что у тебя и было, потому что ничего другого у тебя и не было. Безумного восторга, когда и меня захватывало это безумство, даже если я этого не хотела и противилась этому всем своим несозревшим организмом.

— Что это?

— То, что называют платоническим.

— Ты говоришь о том чувстве, которое накрывало нас?

— Молодец, догадался. Одно оно мне и потребно.

— Непотребно?

— Наоборот, необходимо. Как воздух и вода, вино и пиво.

— Так где ж его найти? Чтоб и выпивка, и закуска в одном флаконе.

— Оно должно быть где-то у тебя внутри.

— По сусекам поискать?

— Да, загляни вовнутрь.

— Как?

— Как раньше ты умел.

— Да я боюсь. Ты бросишь трубку, и снова там будет рана. Душевная рана вот. И опять бежать в магазин за бутылочкой, заливать больное место, чтоб затянулось.

— На самом деле есть там что заливать. Это правда?

— Или правда, или неправда.

— Когда ты едешь, говори? Или летишь на крыльях той же самой птицы?