Тони Парсонс - Stories, или Истории, которые мы можем рассказать

— Нет — постойте — послушайте, — выдохнул он, и диджей участливо остановил пластинку.

— Раз, раз. Алло? Элвис — да? Отдадим дань уважения Элвису Пресли. Элвис, это — он был больше, чем просто рок-звезда. Элвис — это то — он был тем, с чего все началось… — Постепенно Леон начинал обретать уверенность, и его голос звучал теперь на несколько децибелов громче, — Элвис разрушил больше барьеров, чем кто-либо в истории. Расистские барьеры, сексуальные барьеры, музыкальные барьеры. Я хочу сказать, что он и политик в какой-то степени. Элвис — то, что он сделал, — он рискнул увидеть мир в другом свете…

— Давай, беби, зажги, — сказал диджей, наклонившись к микрофону. Он улыбнулся Леону и подбадривающе кивнул. — Продолжай.

— Спасибо. Музыка черных и музыка белых — до Элвиса это напоминало апартеид, — Леон все больше входил в роль. — Музыка была как долбаный Южно-Африканский континент. Радиостанции белых. Радиостанции черных. Музыку, все направления музыки, музыку держали в гетто. А Элвис освободил ее. — Леон беспомощно взглянул на толпу. Все взгляды были устремлены на него. Может, он слишком затянул? Может, ему надо было выражаться яснее? — Я просто хочу сказать. — В его голосе появились умоляющие нотки. — Не радуйтесь его смерти. Прошу, не надо! Забудьте о чизбургерах и Лас-Вегасе и, ну, всяческих белых «костюмах прыгуна», фильмах на Гавайях или солдатском маскараде. И прочем. Дело не в этом. Задумайтесь только, как все было и он все изменил. Он был великим человеком. Со своими слабостями — это да. Временами играющий на публику — не без этого. Но Элвис Пресли… он же, черт возьми, освободил нас!

На мгновение в зале воцарилась полная тишина. Толпа смотрела на Леона, а он — на толпу, и никто не знал, что делать дальше. Затем диджей отобрал у Леона микрофон и метнул пластинку в проигрыватель, словно какой-нибудь повар в закусочной, швырнувший сырую мясную лепешку на рашпер.

— Да, респект — королю, чуваки! — гаркнул он. — И респект… — его голос понизился до хриплого раскатистого баритона, — «Коммодорз»!

Леон полагал, что его вышвырнут на улицу. Вышибалы в «Голдмайн» выглядели гораздо недоброжелательнее, чем секьюрити в местах, к которым он привык. Эти вышибалы выглядели так, словно насилие было их профессией или призванием, но, как ни странно, Леон был совершенно спокоен при мысли о том, что его ждет.

Леон не был трусом, особенно в том, что касалось физического насилия. Его страх перед вышибалами или Дэгенхэмскими Псами был просто ничтожен по сравнению с тем, как он боялся танцевать. Или заговорить с девушкой, которая ему действительно нравилась, — как самая прекрасная девушка на свете. Чисто механические, обезличенные побои не пугали его так, как мысль о том, что эта невероятная девушка может посмотреть на него с жалостью в глазах.

Но в полумраке «Голдмайн» вышибалы, бычась из-под козырьков, насквозь просветили Леона взглядами и не двинулись с места. Один из них — крепкий мужчина лет сорока с сединой в волосах — даже кивнул парню. Точно фанат Элвиса, подумал тот.

Диджей улыбнулся ему и похлопал по спине, словно Леон был каким-нибудь шоуменом, а затем увеличил громкость. Танцующие с головой погрузились в музыку.

Леон вышел из кабинки и начал спускаться по лестнице, чувствуя неловкость и стеснение в присутствии всех этих прирожденных танцоров, всех этих гибких продвинутых подростков, отрывающихся под «Коммодорз». Он был расстроен новостью о смерти Элвиса, ему казалось, что сказанные им слова были бесполезны и неадекватны.

Никто ведь наверняка не понял, о чем я говорил, подумал Леон, оступился на нижней ступеньке лестницы и нырнул носом вперед, словно в попытке изобразить новое танцевальное движение.

Поднимаясь с колен и озираясь по сторонам в поисках шляпы, Леон вдруг почувствовал, что над ним кто-то стоит. Это была самая прекрасная девушка на свете.

Журналист везде должен чувствовать себя как дома, подумал он, когда она протянула ему руку. Везде. Запомни это, Леон. — Мне нравится твоя прическа, — произнесла девушка с еле уловимым акцентом пригорода. — «Золотая осень»?

Терри любил «спиды». Они помогали ему сохранять ясность мыслей.

Позволяли сконцентрироваться на решении поставленных задач и забыть обо всем, что на данный момент не имело значения.

Вот почему на протяжении недолгой поездки через Уэст-Энд Терри удавалось игнорировать движение женской руки на своем бедре, бессмысленное бормотание менеджера на переднем сиденье и гоготание толп за окном автомобиля. Наркотик помогал ему сосредоточиться на Мисти и на том, что он скажет ей, когда они приедут. О да!

Машина затормозила у входа в гостиницу «Бланш», и пальцы Кристы усилили хватку. Терри посмотрел на женщину таким взглядом, словно впервые ее видел, а она натренированно улыбнулась в ответ. Смешно, но ему действительно нравилась Криста с момента их знакомства в Берлине.

Ему нравился ее алый рот, бледная кожа и ослепительно белоснежные зубы. Нравилось то, как она одевалась — как настоящая деловая леди. Все в Кристе было хорошо. Но у Терри уже была девушка, и ему нужно было найти ее.

Криста позвала его по имени, но, распахнув дверь и выскочив из машины, он был уже на полпути к гостинице. Терри часто бывал здесь в самом начале работы в «Газете», когда ему приходилось брать интервью у всяческих длинноволосых типов из Лос-Анджелеса, — тогда он еще не мог выбирать, с кем будет говорить и про кого писать. Время от времени он наведывался сюда и сейчас. В последний раз общался с целой толпой коротковолосых ньюйоркцев. Гости из Америки были неизменной особенностью гостиницы «Бланш». Первое, что увидел Терри, когда вошел, — это Умник, которого выталкивал швейцар в униформе.

— Мне необходимо поговорить с господином Вудом незамедлительно! Терри! Скажи им!

Но Терри уже взял приступом лестницу, по которой неспешно поднимались два братца — ритм-группа Дэга, с парой девочек из «Вестерн уорлд». Во мраке клуба эти девочки казались стильными дикарками, в своих рваных лосинах, с жесткими волосами, поставленными вертикально при помощи вазелина, эдакие сексуальные ведьмочки. Но под ярким освещением гостиничного холла они походили на карликовых вампиров или детей-переростков в канун Хэллоуина. Трудно найти менее разборчивого человека, чем музыкант в период гастролей.

Барабанщик, тупейший из двух братьев, в безрукавке, которая обнажала бицепсы в наколках, протянул свою мясистую руку, приветствуя Терри, как давно утраченного друга. Это начинало действовать Терри на нервы. Он обогнал барабанщика и припустил вверх по лестнице, через две ступеньки, мимо братца-басиста. Басист ему на самом деле нравился, с ним он проводил время в Берлине, его считал своим другом. Но теперь Терри начинал понимать, что дружбы с этими людьми не получается.