Максим Кантор - В ту сторону

— Я в Афганистан собираюсь, — сказал Антон и сам удивился тому, что сказал. Он вовсе не собирался в Афганистан, еще вчера думал, что все-таки исхитрится попасть в Геттингенский университет. Говорят, можно устроиться официантом в местный гаштет и платить за обучение. Вечером пиво разливаешь, днем в архивах сидишь.

— Что ты выдумал?

— Корреспондентом наймусь, — сказал Антон, — приличная зарплата, говорят.

Татарников хотел сказать своему студенту, что это глупо. Его жизненная философия состояла в том, что приключений искать не надо — обыденной жизни для приключений достаточно. Так и надо было сказать. Однако накатила боль, он закусил сигаретный фильтр и не сказал ничего.

— Там унижаться ни перед кем не надо, — сказал Антон. Он был верный ученик Татарникова, усвоил правило — не кланяться.

Татарников отдышался, улыбнулся и сказал:

— Худо приходится нашему брату интеллигенту, сегодня трудно определить, чью задницу вылизывать. Начнешь лизать, а выходит — не та задница!

Он курил, и боль отошла, и он порадовался этой малой победе. Так вот и воюют в белой холодной степи — перебежками. Залег, окопался, выстрелил, пробежал. Ничего, подержимся. Сколько там у нас затяжек осталось? Он курил и улыбался.

— Вы бы не курили, Сергей Ильич?

— Почему же?

— Поправляться надо, — зачем-то сказал Антон. — Надо бороться.

— Бороться? Ну зачем же бороться. Какой из меня борец. Сопротивляться разве что могу. Для приличия немного сопротивляться надо.

— Химия всегда помогает.

— Ты бы шел домой, Антоша, поздно уже.

— Вы должны жить, — сказал мальчик, — вы должны написать книгу.

Сигарета догорела, и Татарников вытолкнул окурок изо рта языком. Лицо его, занятое прежде мимикой курения, сморщилось от боли. Он взял в рот край одеяла и закусил зубами, чтобы не кричать. Одеяло, серое как снежная степь, безвкусное как снег, сосешь его, грызешь его, а на губах только вода. Безвкусная степь.

— Вы зачем одеяло кусаете, Сергей Ильич? Так больно?

Татарников на этот вопрос не ответил.

— Давайте, я позову кого-нибудь. Хотите? Хотите, сбегаю?

Надо было вернуться, и он усилием воли вытащил себя из боли и сказал, улыбаясь длинными сухими губами:

— Собирайся, Антоша, тебе пора. Ты как сюда добирался?

— Пешком до Тверской, а там машину поймаю. Тут до Тверской метров триста.

Сквозь заклеенное больничное окно пробивался ровный гул улицы. Вот взвыли сирены — то понесся через город державный кортеж.

— Правительственная трасса, — сказал Татарников. Он помнил, что где-то за окном проходит главная дорога. Почему через степь проложили дорогу, непонятно, но слышно, как гудят машины. Он собрался с силами и весело прибавил: — Можешь еще минут десять посидеть. Перекрыли движение — лидер едет. Не спится ему.

Ему стало стыдно за слабость, за то, что хотел удержать Антона, и он сказал, улыбаясь:

— Впрочем, что время терять. Пока дойдешь до шоссе, вожди уже проедут, — и стиснул руку ученика своими холодными худыми пальцами.

Антон глядел в ясные голубые глаза Татарникова и думал: «Он говорит и смотрит как здоровый. Нет, напрасно ругают нашу медицину. Врачи творят чудеса».

Он дошел до двери палаты и услышал шепот Татарникова, больной звал его обратно — из своей холодной белой степи.

Антон наклонился к нему.

— Вы что-то сказать хотели, Сергей Ильич?

— А знаешь, как назывался бронепоезд генерала Деникина? Бронепоезд, который без цели мотался по русским степям? Не знаешь? Бессмысленный такой бронепоезд.

— Нет, Сергей Ильич, не знаю.

— «Единая Россия», — и умирающий засмеялся беззвучным сухим смехом.

Антон вышел из клиники, и, пока он дошел до шоссе, правительственный кортеж успел проехать.

А лидеру было не до сна; у лидера страны были неотложные дела в Кремле — вот и мчался он через слякотный город. Лидер державы, он на то и лидер, чтобы не спать, когда другие нежатся в постелях. Полежать всякому охота, но кто будет дело делать? Сегодня российский президент пригласил ведущего банкира своей державы в Кремль — держать совет о финансовом положении в стране и в мире. Скажем, вчера нефть стоила сто пятьдесят долларов за баррель, а сегодня сорок — согласитесь, малоприятные перемены. Акции, допустим, проанализировать. Втрое подешевели. Не то обещали финансисты, отнюдь не то.

А следом за президентом — по той же дороге, из тех же дачных мест — летел кортеж банкира Балабоса. И домчались: прошел президент в свои покои упругой походкой спортсмена и банкир пришел, вкатился плотненький бодрячок в приемную, ладошку лодочкой протянул.

— Здравствуйте, — по имени-отчеству, и ножкой шаркнул, и, хоть был невеликого роста, еще и голову в плечи втянул — все-таки у президента в кабинете.

Вообще-то банкир с президентом были на «ты», а по молодости в бане вместе парились, но в присутствии журналистов требовалось соблюдать протокол. А те уже камеры нацелили, дыханье затаили. Миллионы телезрителей наблюдали, как президент приглашает своего гостя присесть, ведет его по кабинету в уютный уголок.

В кабинете президента помимо прочей мебели фигурировал этакий демократический столик, предназначенный для разговора как бы на равных. Для судьбоносных, интимных переговоров или для удобства журналистов, чтобы охватить глазком камеры все действие, президент выбирался из-за своего обширного стола и занимал позицию за столиком маленьким. И сейчас он усадил гостя, сел сам, улыбнулся направо в камеру — приготовился к стратегической дискуссии.

Президент был взволнован, это чувствовали журналисты, и, пожалуй, впору было тревожиться о стране, коли глава ее так нервничает. Фотограф Горелов покрылся потом, снимая лидера государства, — если сам господин президент так нервничает, то нам, простым людям, что делать? И банкир Балабос был взволнован тоже, только ладный костюм, аккуратная прическа показывали, что где бы его ни застиг звонок президента, какие бы бури ни сотрясали отечество, банкир всегда окажется в форме. И гладкий Балабос несколько успокоил репортеров.

— Так что, — задал вопрос президент, — действительно кризис?

Ну что тут скажешь? Что бы вы, например, ответили президенту на месте толстого банкира Балабоса? Да, отец родной, кризис! А ты как думал? В окно посмотри, батюшка, — как кризису-то не быть? Экономики-то у нас, кормилец, и не было никакой — спекуляциями только и занимались. Каюк нашей нефтяной демократии, пора закрывать казино! Ты что ж думал, так всю жизнь и будешь плясать? Ну, год нам везло, ну, пять лет, ну — десять лет подряд везло! Так ведь всякий фарт кончается. Бери фишки и драпай отсюда, рви когти, дядя. Посыпался твой карточный домик, а все оттого, что такие пройдохи, как я, хапают деньги, а такие пролазы, как ты, получают власть. Вы бы так ответили президенту, да?