Эрвин Штритматтер - Лавка

Итак, граф и кучер находятся в хижине дровосека. В тетрадочке по этому поводу говорится следующее: Карлхен и Фрицхен ликуют. На всех репетициях мы до того наликовались, что ликовать теперь нам просто невмоготу. Куда важнее проследить, не капнет ли Коллатченов Эрихен, он же графский кучер, который криво держит елку с горящими свечами, воском себе на лицо. Учитель Румпош, наш подсказчик (слово «суфлер» нам покамест неведомо), нетерпеливо топает ногой и командует из-за боковой кулисы: «Карлхен и Фрицхен, а ну ликовать!» Теперь публика знает, что мы сейчас начнем ликовать, и мы, наконец, действительно ликуем.

Туг опять в мою книгу просится история к случаю. Однажды вечером (зима устраивает порой перед самым рождеством такие вечера) моя мать вдруг сказала: «Ох, до чего ж мне тепленькой хочется!» Тепленькой у нас называют колбасу, которую в других местах называют сарделькой. Если покупаешь неразогретую, чтобы разогреть дома, она называется холодная тепленькая, а когда покупаешь разогретую, о ней говорят теплая тепленькая. Я должен принести матери теплую тепленькую, чтобы она могла поесть сразу, как я вернусь.

На обратном пути я прохожу мимо Ленигковой беседки. Там Ленигкова Кете и Ноакова Эльзбет в темноте (любопытно, любопытно) выясняют, кто в нашем будущем рождественском представлении самый занятный, и приходят к выводу, что это Рихард Ковальский. Я недоволен. Ковальский Рихард самый занятный потому, что тот, кто написал пьесу, сочинил для него самый остроумный текст, мне же, как я узнал впоследствии, он подсунул роль белого клоуна, который призван поставлять глупому Августу реплики для остроумных ответов.

Меня злит, что девочки не делают различия между сценическим и словесным искусством. Мысль не дает мне покоя, и я намерен продемонстрировать им это различие.

А теперь вернемся к рождественскому представлению: Коллатченов Эрих, он же графский кучер, кладет елку и подарки на стол, а Кронкенов Альвинко, наш отец, презрев рану на лбу, начинает разбивать кулаком орехи, так положено по роли, и, глянь-ка, из расколотых орехов катятся золотые монеты. Альвинко, то есть наш отец, говорит: «В любом орехе есть декаты, ну, будем мы теперь богаты». Учитель Румпош долго бился над словом дукат, но безо всякого успеха. Альвинко так и остался при своих декатах, и Румпош махнул на него рукой. Он и тому был рад, что дукаты у Альвинко катились, как и положено, потому что они, конечно же, не лежали в орехах, а прятались у Альвинко в кулаке. Высокое искусство иллюзиониста!

Покуда дукаты катятся, граф обращается к нам, сыновьям дровосека, и говорит: «А вас я пошлю учиться к самым великим ученым».

«Я бы хотел быть кондитером», — отвечает Рихард согласно роли. Люди смеются. Поскольку для меня, как уже говорилось выше, автор не предусмотрел никакого ответа, я наскоро сам его придумываю: «А я бы хотел быть с лошадям!» Публика и меня награждает смехом, смех публики — лакомство для артиста. Но Румпош стоит за боковой кулисой и бранит меня за своеволие и явно страдает от мысли, что не может выйти на сцену и наказать меня.

Теперь я говорю своему брату: «Карлхен, я, видно, никак не проснусь?», и Рихард Ковальский, любимец автора, отвечает: «Ура! А я сейчас кувырнусь!» Он и в самом деле кувыркается, и опять публика смеется, а я дожидаюсь, пока смех умолкнет, и тоже кувыркаюсь и получаю в награду больше смеха, чем Рихард; тогда тщеславный Рихард кувыркается по второму разу, и я тоже, а учитель Румпош беснуется за кулисами, потому что трогательная рождественская пьеса превращается таким путем в партерную акробатику. Публика смеется не переставая, и Румпош велит опустить наш занавес с итальянским пейзажем, потому что железным театральным занавесом мы покамест не обзавелись.

Я так и не узнал, удалось ли мне убедить Ленигкову Кете и Ноакову Эльзбет, что быть забавным на сцене можно только по роли.

Своей пьесой автор, вероятно, хотел доказать, как выгодно для маленького человека рисковать жизнью, чтобы спасти жизнь своего господина.

— Маленький человек так и должон, — утверждает Шеставича, — ему ж гошподин хлеб дает.

Я же упустил из виду этот смысл пьесы, если, конечно, он был именно таков, я исказил его, и по заслугам, и какое-то время мне чудилось, будто я плыву на одобрительном смехе своих односельчан, как на судне, по волнам житейского моря.

Спустя год Румпош из вящей бдительности не поручает мне никакой роли в рождественском представлении. Он использует меня как чтеца-декламатора, надеясь с помощью рифм привязать меня к тексту. Мне надлежит прочитать классическое стихотворение из хрестоматии, которое знают наизусть даже деревенские старухи, поэтому в своем сольном выступлении я переношу центр тяжести на силу слова и, читая стихи о Бедной девочке со спичками, пытаюсь исторгнуть у публики не смех, а слезы: Больная мать, отец в земле, / Ни крошки хлеба на столе, / Купите спички… — Я произношу эти строки таким дрожащим голосом, что старые крестьянки плотней закутываются в свои платки, а я жму дальше, я писклявым голосом изображаю полузамерзшую девочку, чтобы смягчить не до конца затвердевшие сердца бедняцких жен, и прихожу к выводу, что, если ты своей игрой заставил публику проливать слезы, твоя радость ничем не отличается от радости вызывать их смех.

Наряду с бутылочным пивом мать продает в лавке лимонад четырех различных цветов: красный, зеленый, желтый и белый — малиновый, ясменный, апельсиновый и без привкуса. Поскольку лимонад не содержит алкоголя (мы выговариваем это слово так: айкоголь ), его можно распивать прямо в лавке. Алкоголь есть осквернитель нравов, вещает учитель Румпош, когда три дня подряд продержится без выпивки и лелеет тайную надежду стать трезвенником. Так уж ведется испокон веку: едва только человек подумает обзавестись какой-нибудь добродетелью, а ему уже мнится, будто он ею и впрямь обладает, и он предпринимает героические усилия, чтобы не остаться в добродетельном одиночестве и завербовать для добродетели, на которую он имеет виды, как можно больше сторонников.

Румпош проходит с нами рассказы, собранные в хрестоматии под общим заголовком «Алкоголь — вот твой враг!». В одной истории наглядно показано, что алкоголь зимой — это самый коварный враг путника. Путник заходит в трактир, алкоголь встречает его как закадычный друг и согревает, но, когда тот продолжит свой путь, алкоголь, этот подручный сатаны, оборачивается усталостью. Путник садится на снег, чтобы малость передохнуть, — раз! — и он уже спит и замерзает во сне.

Лекарством алкоголь тоже не назовешь, разбуженные им духи очень скоро превращаются в духов смерти. Французы используют его, чтобы заманить молодых людей в Иностранный легион. Кто часто прибегает к алкоголю, тому не миновать белых мышей. Появление белых мышей свидетельствует о том, что человек, которому они явились, утонет в алкоголе. Вот почему жандармы так огорчаются, когда в материной лавке шахтеры наливаются алкоголем.