Журнал - «Подвиг» 1968 № 03

Уже восьмой переход делают они, стремясь к раздвоенной вершине, которая виднеется впереди в голубом небе. Восемь дней ползут они, и вершина растет, медленно приближается, уходит то вправо, то влево, и только десятый переход приводит их к ущелью с почти отвесными стенами. Они идут по узкой, выступающей вдоль отвеса снежной ленточке, внизу, под ними, голубые льдины и еле слышное журчанье мощного горного потока. Проводники кое-где рубят топориками лед, и по этим ступеням в мерзлом снегу движется караван к перевалу. Наконец вечером, после того как один всадник, словно видение, исчезает, свалившись в поток, они останавливаются на перевале и совершают вечерний намаз меж двух как бы рассеченных вершин.

Перед ними уходят вниз горные цепи; в снегу, прямо под ними красно-коричневые, дальше желтые горы, обратившиеся в огромные бугры; еще дальше, где-то в сплошной неразличаемой синеве, переходящее в равнину плоскогорье.

Они перешли границу.

Еще шестнадцать дней пути, и с плоскогорья они видят позади над собой раздвоенную снежную вершину, и людям кажется чудом вечер, который уже в прошлом, когда верблюды остановились на перевале в этой рассеченной двуголовой горе.

В ложбине, в роще, где верблюды и кони давят на земле желтые, перезрелые абрикосы, спрятан кишлак — глиняная деревня в низкой ограде. Навстречу каравану выходят трое в выцветших от солнца халатах и чалмах и низко кланяются всаднику впереди каравана, чернобородому, в халате с золотой вышивкой и в зеленой чалме.

— Салям алейкюм, Хаджи-Зиа.

— Алейкюм салям.

Всадник сходит с лошади, обнимает встретивших его, и они трижды касаются друг друга жесткими черными бородами.

Погонщики хлопочут у каравана; тяжело падают по обе стороны устало-покорных верблюдов вьюки.

Хаджи-Зиа и трое встретивших его пьют зеленый чай в саду, поджав ноги на ковре. На вышитой золотом бархатной скатерти красный чайник с розанами в медальоне.

Пока они говорят о погоде, о ценах на шерсть и на пшеницу, душная теплая ночь сползает в ложбину, вызывая испарину на худом, выжженном теле погонщиков.

Но они должны работать. Они переносят двадцать два вьюка во двор мечети, в ограду кишлака и тщательно развязывают вьюки.

Они раскатывают вьюки, и внутри скатанных в трубку керманских ковров в каждом вьюке десять одиннадцатизарядных английских магазинных винтовок — итого двести винтовок и десять тысяч патронов к ним.

В Москве сырое, дождливое утро, неожиданно превращающееся в жаркий полдень.

Люси проходит мимо витрин, рассматривая свое отражение в зеркальных стеклах, и еще раз убеждается в том, что у нее великолепная фигура. Дамы сомнительной внешности пожирают глазами ее костюм и запоминают на всю жизнь (или, во всяком случае, на время, пока существует эта мода) остроугольные туфли и серое пальто с замшевыми манжетами и воротником.

У одной витрины, где на русском языке вывеска, Люси останавливается и после некоторого колебания входит.

Барышня с мертвенно-белокурыми, неестественными волосами, с губами, обнаруживающими непостижимую алчность, внезапно появляется перед Люси и спрашивает на хорошем французском языке:

— Мадам заказывала по телефону?..

Люси садится несколько в стороне от четырех дам, опускает руку в теплую воду и слышит:

— «74»?

Она еще заметно наклоняет голову и чувствует в правой руке тщательно сложенный пакетик из тонкой бумаги. Пакетик пропадает в перчатке Люси. Все внимание уделяется отделке ногтей, которыми старательно занялась белокурая барышня. Когда этот кропотливо-серьезный труд закончен, Люси расплачивается и уезжает.

За завтраком Люси читает то, что написано на тонкой, просвечивающей бумаге:

«Фотография Жукова испорчена. Все остальные удачны. Так как вы утверждаете, что аппарат в течение некоторого времени находился в руках невесты Жукова, то для меня совершенно ясно, что это она умышленно испортила снимок Жукова и что вы дешифрованы как наш агент. Нельзя опасаться вашего ареста, так как шпионаж пока не доказан. Кроме того, вы иностранка, и ареста будут избегать, чтобы не вызвать осложнений. Дальнейшие распоряжения последуют сегодня вечером. Имеется ли у вас костюм для верховой езды? Н.В. 14».

Люси бросает смятую записку в пепельницу, рассеянно зажигает спичку, бросает спичку в пепельницу. Записка вспыхивает и превращается в пепел.

Ее начинает раздражать окружающее: оркестр на эстраде, шумные биржевики и самодовольные иностранцы.

Она поднимается в свою комнату в гостинице, смотрит в зеркало, отражающее зеленоватые глаза, оттененные синими кругами, потом вдруг ее охватывает приступ расчетливой неженской ярости.

На листе бумаги с ее вымышленным именем и фамилией она пишет двадцать строк твердым и острым почерком.

Адрес: «Королевское министерство иностранных дел, департамент Центральной Азии».

Это письмо она подписывает: «Люси Энно-74» и тщательно запечатывает конверт своей печатью.

Из сафьяновой шкатулочки она берет квадратный футляр и прячет его вместе с письмом в сумочку.

Она заказывает автомобиле.

Рассеянный старичок — заведующий бюро «Дианы» в Москве, с некоторым изумлением встречает Люси.

— Вы действительно уезжаете? Я очень сожалею.

— Это небольшая потеря для «Дианы».

— Но при способностях мисс можно было ожидать многого. К тому же вы знаете русский язык.

— Немного… Однако я уезжаю.

— Жаль! Весьма жаль!

Он снимает круглые роговые очки и щурится, затем снова надевает и старается рассмотреть Люси.

Она вынимает из сумочки письмо и футляр. Сначала она отдает футляр.

— Это я прошу вас принять в фонд «Дианы».

Старик раскрывает футляр. На синем бархате играет холодными, как бы влажными гранями большой четырехугольный бриллиант голубой воды.

— Вы оставляете хорошую память о себе… Неужели вы это отдадите?..

— А почему бы и нет?..

Он переводит внимательный взгляд на Люси.

— Кроме того, я прошу вас с первым отправляющимся за границу курьером переслать это письмо.

Старик читает адрес: «Королевское министерство иностранных дел, департамент Центральной Азии».

Он обещает отправить письмо. Люси встает и уходит, тепло простившись с благодушным старичком — заведующим Московским бюро «Дианы». И он с некоторым любопытством смотрит ей вслед.

Через Главный телеграф в Москве проходят в разное время, но в один и тот же день две телеграммы.

Первая:

«Уполномоченному Отдела внешних сношений погранрайона.

Выехал дипкурьер Жуков. Завотделом Сонин».

Вторая:

«Чарджуй, Ахмету Атаеву. Срочно.

Гружу мануфактуру Мургаб. Отправляйте ковры. Джаваров».