Журнал - «Подвиг» 1968 № 04

Они дошли до памятника генералу Дезе в конце площади, повернули назад и направились к памятнику Верцингеториксу. Перришон шел стремительно, заложив руки за спину. Вдруг он поднял голову и спросил:

— О чем ты думаешь, Ламбертен?

— Я считаю, что это арест. Этого упрямца я достаточно хорошо знаю. Нетерпеливый, разумеется, но все же…

Он не докончил фразы.

Несколько фонарей под железными колпаками цедили скупой свет военного времени, большая часть площади терялась в темноте. Окна домов и витрины кафе наглухо занавешены двойными шторами светомаскировки и тоже не пропускают света. Темноту на замерзшей площади, похожей на декорации к фильму ужасов, неожиданно прорезали голубые лучи автомобильных фар. Две грузовые машины, забитые солдатами, на бешеной скорости миновали площадь и с визгом свернули у здания городской оперы. Грузовики сопровождал эскорт мотоциклистов.

Альбер Перришон остановился. По его виду можно было понять: что-то очень встревожило его.

— Эта история не дает мне покоя, Ламбертен. Как нам действовать?

Немного помолчав, перевел разговор на другое:

— Я получил инструкции.

— Что-то новое?

— Похоже на то…

Перришон усмехнулся. Знал: то, что сейчас он скажет, ошеломит Андре Ведрина.

— Мы должны организовать центральный штаб франтиреров и партизан департамента, который будет руководить операциями всех групп, организованных в Риоме, Тьери, Иссуари, Сен-Элуа-ле-Мини, Амбере и — держись покрепче, Ламбертен! — будет организовывать отряды маки! Слышишь — отряды маки!

— Да не может быть! Вот это действительно новость!

— Я поражен не меньше тебя. Догадался, о чем идет речь. Вот я сейчас процитирую тебе: «Усилить саботаж на заводах, железнодорожных узлах, электростанциях, шоссе; уничтожать имущество коллаборационистов, карать предателей-полицаев и дарнановцев, спекулянтов и акул черного рынка; усилить пропаганду и прежде всего увеличить тираж «Овернского патриота»; делать систематические нападения на гарнизоны оккупантов».

— Просто-таки праздничная программа!

— Еще бы! Для этого надо вербовать людей в организацию, собирать деньги для ее финансирования. Кроме того, надо выявить всех молодых призывников, которые прячутся на фермах департамента, организовывать их в отряды, широко привлекать к движению Сопротивления добровольцев и вооружать их. Наконец, надо усовершенствовать систему разведки и связи. Проблем до черта, дорогой Ламбертен, мы поговорим об этом более детально завтра. Жду тебя в конторе в девять часов утра.

— Хорошо.

— Спокойной ночи, Ламбертен.

— Спокойной ночи, Мато.

Такое было правило: дольше, чем это было необходимо, они не задерживались. Перед уходом Перришон спросил:

— Послушай, как обстоят дела с «Папирусом»? Займемся мы им или будем надеяться на других?

Андре Ведрин растерялся, но быстро взял себя в руки и спокойно ответил:

— Все в порядке.

— Несмотря на отсутствие Кола?

— У этой группы другой связной, он свое дело знает.

— Тогда хорошо. Будь здоров. И Перришон растаял в темноте.

Они познакомились еще до войны в Лиможе, где Перришон защищал интересы профсоюзов учителей, а Андре работал токарем и делал свои первые шаги в профсоюзе металлистов. Организация движения Сопротивления откомандировала его в Клермон-Ферран, и там он неожиданно встретился с Перришоном. Было это через восемь дней после побега Андре из тюрьмы. В феврале исполнялся год его работы в организации.

Андре Ведрин свернул на улицу Соединенных Штатов. Из пивной вышел какой-то посетитель, и на несколько секунд луч света упал на темный тротуар. Перед входом в «Гранд Отель», где размещалась немецкая комендатура, стояли на посту двое солдат с автоматами. Время от времени они топали ногами, чтобы согреться. На перекрестке улицы Сен-Доменик он нерешительно зашел в кинотеатр. В вестибюле стояла темнота — ее не в силах была рассеять единственная лампочка, обернутая голубой бумагой. Взглянул на афишу. На этой неделе — «Триумф воли» Лени Рифенсталь.

«Если память не изменяет, фильм посвящен съезду национал-социалистов. Как-то еще в Лиможе Перришон рассказывал о нем. Как же он тогда сказал? Ага, нечто вроде — торжественное, вагнеровское чествование фюрера. А на самом деле? Из-под пышных декораций Третьего рейха проглядывает дикость и варварство гитлеровского режима…»

Андре поспешно вышел из кинотеатра и вскоре уже стучал в двери маленькой комнатки на третьем этаже улицы Сен-Доменик, 45. Анриетта ждала его. Он обнял ее и спросил:

— Ну что, покинула вторую квартиру?

— Да, на восемь дней. Портнихи больше нет, она умерла.

Они рассмеялись.

— Можно задать тебе один вопрос, Анриетта?

— Слушаю, Пьер.

Он немного смутился.

— Даже несколько вопросов…

— Ну?

— Ты не работаешь у Мари-Клер?

— Нет, я все делаю сама, как ты мог убедиться утром.

— Почему же ты уверяла, что работаешь у этой портнихи?

Она не ответила. Андре снова спросил:

— Как получилось, что ты имеешь две квартиры и два имени? Другие связные этого не делают. Мы… организация этого никогда не требовала.

— Просто и осторожнее и предусмотрительнее других, вот и все. Ведь и ты имеешь много квартир?

— Да, но это оттого, что я часто их меняю.

— А это не одно и то же?

— Не совсем, потому что, если бы все товарищи завели себе по две квартиры, нам… нашим руководителям пришлось туго.

— Но и ничего и не просила у них.

— Я знаю. А на какие деньги ты их содержишь?

— Выкручиваюсь как могу. Иногда за несколько часов портниха зарабатывает больше сталевара. Особенно если заказы срочные и материал можно достать. Этим и живу.

— В конце концов это же твое личное дело.

— Вот и хорошо, — Анриетта, очевидно, оскорбилась.

— Не сердись, дорогая. У меня и в мыслях не было обидеть тебя. Ты же знаешь, что роднее…

Он притянул ее к себе, нежно обнял, потянулся к губам. Она сопротивлялась, стараясь выскользнуть, но вдруг сама обняла его за шею.

— Как мне хорошо с тобой! — шепнул Андре.

Через час они ужинали в «Уюте». Андре Ведрин ел не торопясь, с видимым удовольствием и думал о том, как хорошо, что их организация и все организации движения Сопротивления скоро начнут решительные действия во всей южной зоне. Все — или почти все — готово для того, чтобы организовать несколько показательных «выставок» и снова поднять их репутацию «гостеприимных хозяев». Сказал об этом Анриетте. Она тоже обрадовалась. Андре обнял ее. Да, он любит ее, эту девушку, хотя она немного жеманна и увлекается серьезной музыкой.

Впервые в жизни он подумал о женитьбе.

XII

Ганс фон Шульц снова слушал «Валькирию». Больше всего он любил эту оперу — вторую часть вагнеровской тетралогии «Кольцо Нибелунгов». Черная патефонная пластинка наполняла фон Шульца непередаваемым наслаждением; особенно волновала его третья картина первого действия, где величественная музыка крепла, нарастала и ширилась. Он с наслаждением слушал эту волнующую музыку. Перед глазами явственно вставала любовная сцена Зиглинды и Зигмунда. Вагнеровская музыка помогала зрительно представить эту динамичную сцену. Какой любовный заряд наполняет ее, когда двое влюбленных исполняют свой страстный дуэт!