Журнал - «Подвиг» 1968 № 05

А она свою игру уже начала, это Томас Краммлих чувствовал по каждому ее слову.

— Опять вы правы, — засмеялся Томас Краммлих. — Ну что ж, если вас больше устраивает такой ход следствия, я не возражаю. Попробуем доказать вашу невиновность. Учтите, без вашей помощи мне не обойтись.

— Я догадываюсь…

— Итак, начнем с неизбежных в таком деле формальностей.

Краммлих небрежным, будто бы случайным жестом сдвинул папки с того места, где находился микрофон, взял лист бумаги, карандаш.

— Прежде чем переходить к делу, познакомимся. Меня зовут Краммлих, Томас Краммлих. Позвольте узнать ваше имя.

— Рута.

— Фамилия?

— Янсон.

— Год рождения?..

Краммлих писал быстро, кивал головой и всем своим видом старался показать, что он очень доволен таким поворотом дела. На самом же деле он почти не вдумывался в ее ответы и писал механически. Как он и предполагал, она давала показания согласно захваченным у нее документам, да иначе и быть не могло. Но Краммлиха это устраивало. Он выигрывал драгоценные минуты. «Сосредоточься, — внушал он себе. — Сосредоточься и попытайся понять, где у нее самое уязвимое место.

Думай, думай, — внушал он себе, потому что понимал: если не найдет хорошего хода сейчас, придется прекращать допрос. — Ведь лучше изобразить красивый жест и сделать вид, что даешь ей передышку в самом начале активных действий, чем после лобовых, прямолинейных вопросов утратить возникшую между ними интонацию доверительности, снова загнать ее в непробиваемый дот молчания.

Думай, думай», — внушал себе Краммлих, но мысли его почему-то рассеивались, почему-то снова и снова возвращались к тому вечеру, далекому вечеру в парижском кафе «Аргус». Память, которой Томас Краммлих в общем-то не мог похвастать, на этот раз с точностью кинематографа восстанавливала каждый жест, каждое движение участников этой импровизированной интермедии.

Вот их взгляды встретились… он приподнимается, отодвигается стул… она подходит… «Прошу». — «Благодарю вас»… Сели… Вот так странно, словно не сами они действуют, а кто-то со стороны подсказывает, что сказать в следующее мгновение, как повернуться, как посмотреть… Но поднимает голову Отто, презрительно кривит рот, и Краммлих слышит, как он говорит своему приятелю: «Мой милый, спорю на бутылку коньяку, что она партизанка…»

Баммм! — от одной фразы разлетелась стеклянная преграда, отделявшая их от всего мира. Жалобы радиолы, гогот парней из гестапо, дым сигарет и мясной чад, и прочно вбитые в пространство — как кулаки, как гвозди, как уверенность в завтрашнем дне — их молодые жизни, столкнувшиеся здесь по велению насмешливой судьбы, — все вдруг обрушилось на него обновленно, полнокровно… Он будто проснулся. Ему было хорошо и хотелось смеяться.

Ну и остряк же этот Отто! Всегда найдет, что сказать.

Тогда он воспринял это только так, но теперь, спустя три с половиной года, глядя на давнюю сцену словно со стороны, Томас Краммлих вдруг уловил, что не заметил тогда, ослепленный если не красотой, то, уж во всяком случае, исключительной привлекательностью незнакомки: она даже переменилась в лице от слов Отто… Как он тогда не обратил на это внимания! У нее дрогнули ресницы, и кожа на горле дернулась раз и другой… Мало того, она тут же сделала совсем неловкий ход — так ее выбил из колеи внезапный выпад Отто. Она прищурилась, словно страдала от близорукости, и приподнялась со стула.

— О, простите, я впопыхах спутала вас со своими друзьями!..

Но лишь теперь все эти детали выплывают в памяти Томаса Краммлиха во всей их красноречивой многозначительности. А тогда то ли уже начал действовать коньяк, то ли он просто устал после распутывания головоломного шифра англичан — только был он невнимателен и ничего не замечал. А Отто, проницательнейший душевед Отто, в это время смотрел в тарелку и в который уже раз ругал беспомощность повара.

Томас Краммлих был явно настроен на легкомысленный лад, потому что он удержал незнакомку за руку.

— Как жаль! Кто же они, эти счастливцы? Незнакомка попыталась освободить руку.

— Вы очень любезны, господин обер-лейтенант…

— И много у вас друзей среди немецких офицеров? — не отставал Краммлих. — Мы охотно войдем в их число!

— Прошу вас…

Она встала, но приятель Отто, этот сообразительный малый, схватил со стола ее сумочку и положил к себе на колени.

— Мадам, от нас вырваться не так-то просто! — он хохотал от восторга. — Сделайте одолжение, выпейте с нами вина. Иначе эта сумочка станет нашим трофеем!

— Господа… я не знаю…

Она все еще стояла и смотрела с такой жалобной улыбкой, как смотрят на расшалившихся детей. Но тут снова открылась дверь кафе, и вошел тот тип. Тогда Томас Краммлих не обратил на его появление никакого внимания. Лишь потом, задним числом восстанавливая последовательность событий, отметил для себя: именно в этот момент открылась дверь и вошел сыщик.

Незнакомка решительно села, сказала со смехом:

— Сдаюсь! Капитулирую перед превосходящими силами противника.

— Вот это другое дело! — обрадовался Краммлих. Он подозвал официанта. — Бутылку белого вина и чашку кофе с тартинками. Что вы будете есть, мадам? — склонился он к ней.

— Вы предусмотрели все.

Отто снова взглянул на нее, потом с сожалением — на Томаса Краммлиха.

— Может быть, хоть ты пойдешь со мной на пари, Томас? Я утверждаю, что она партизанка. — Отто покосился на незнакомку. — Я угадал?

— О, конечно! — смеялась она: ей это очень шло. «Прелестная женщина, — подумал Краммлих. -

Отто ведет себя бестактно, но что возьмешь с пьяного офицера! Она это понимает и не обижается и умело все сводит к шутке. Она прелесть!»

— Позвольте еще один вопрос, — не унимался Отто. — Откуда вы родом?

— Я парижанка.

— Очень интересно. Парижанка с восточнославянским акцентом!

— Вы это почувствовали? — Она отвечала все так же оживленно, нимало не смутившись. — Это мало кто улавливает, но некоторым просто режет слух. Когда я училась еще в пансионе, наш профессор литературы мосье Диоле жаловался моему отцу: «Это ужасно, но у девочки древнегалльский акцент! Так говорили только во времена Карла Великого!..» Отец смеялся, потому что никакой тайны не было. Все дело было в матери, она русская, эмигрировала во Францию после революции. Вы бы послушали, как она говорит!..

Незнакомка засмеялась, тут же замерла, прислушалась.

— О, какое прелестное танго! — Она повернулась к приятелю Отто. — Почему бы вам не пригласить меня на этот танец, раз уж вы взяли меня в плен?

— С радостью, мадам!..

Они пошли танцевать, и как-то само собой очень естественно получилось, что сумочка перешла в ее руки.

Краммлих и Отто выпили по рюмке коньяку.