Журнал - «Подвиг» 1968 № 05

Поездка сложилась не совсем так, как предполагал Дитц. До Цоссена [4] В Цоссене располагался штаб верховного командования сухопутных войск Краммлих добрался просто, но в убежище Майбах II [5] Майбах II — железобетонный бункер, в котором размещался штаб абвера к Шелленбергу попасть было трудно. У Краммлиха четырежды проверяли документы, отобрали парабеллум, хотели забрать даже палку, но без нее Краммлих пока не мог ходить.

Шелленберг принял его ласково: оказывается, он хорошо знал его отца и даже вел с ним какие-то дела. В разговоре он не жалел комплиментов, но Краммлих все время был настороже, хоть и не подавал виду. «Не сболтнуть бы чего лишнего», — думал он. Рассказывал о настроениях офицерства, солдат, давал характеристики отдельным лицам — Шелленберг знал многих, — все обстоятельно, исчерпывающе. Но каждое слово им контролировалось, и, когда к концу беседы гестаповец понял, что обер-лейтенант не так простодушен, как ему показалось вначале, он уже не скрывал своей досады и простился с Краммлихом подчеркнуто холодно.

«Если бы рейху суждено было просуществовать тысячу лет, а я и Шелленберг были бы бессмертны, я так и служил бы всю тысячу лет в чине обер-лейтенанта», — подумал Краммлих, выходя из кабинета, и усмехнулся.

Здесь его ждал не очень приятный сюрприз. Адъютант Шелленберга вручил ему приказ. Краммлиха временно откомандировывали в распоряжение филиала 1-го отдела абвера в Бельгии. Срок не был указан. Значит, до тех пор, пока не исчезнет надобность в его услугах. «Я был прав, — размышлял Краммлих уже на улице, поджидая возле подъезда комендантскую машину, которая должна была завезти его за вещами, а потом — сразу на аэродром. — Гестапо всегда гестапо. Отборные подлецы и лицемеры. Соболезновать по поводу раны, передавать приветы отцу — и все это в то время, когда знаешь, с минуты на минуту отправишься в срочную командировку. Но ему не удалось меня провести, вон как разозлился напоследок», — мстительно подумал Краммлих.

Бельгия к этому времени была уже вся оккупирована 1-й канадской и 2-й английской армиями, поэтому садиться пришлось в Западной Голландии, недалеко от Бреда, а уж оттуда добираться к фронту, за линией которого, километрах в двадцати пяти — тридцати, был Антверпен. Четыре года назад Краммлих принимал в нем крещение в борьбе с английской разведкой; с тех-то пор англичане и не выпускали его из виду.

Перед группой офицеров абвера, в которую входил и Томас Краммлих, стояла задача сплести на территории, которую вот-вот должны были захватить наступавшие части союзников, прочную агентурную сеть. Прежде она уже существовала здесь, но адмирал Канарис — это ни для кого не было секретом, — уйдя с поста руководителя абвера [6] Это произошло в феврале 1944 года из-за обострившихся разногласий с Гитлером , передал преемнику концы далеко не всех веревочек, из которых была сплетена сеть, опутывавшая Европу. Работа осложнялась тем, что большая часть территории уже находилась за линией фронта. Сделать удавалось мало. О раненой ноге некогда было вспоминать, пока однажды вечером, ровно через месяц после злосчастной бомбы, рана вдруг не открылась. Чтобы вырваться из лихорадочной круговерти работы, лучший повод трудно было бы придумать. Томас Краммлих передал руководителю группы все дела и на следующий день, воспользовавшись счастливой оказией, за час до ужина уже поднимался по широким ступеням родительского дома.

Два дня он отлеживался, много спал. Попытался читать Шопенгауэра, но бросил — впервые в жизни любимый писатель показался ему мелким. Потом он решился прогуляться по городу. Шел медленно, опираясь на палку обеими руками. У входа в гимназию висел госпитальный флаг. Разрушений на улицах было мало, мост через Дунай, весь в грязно-серых разводах защитной краски, казалось, изменил привычные очертания. Перед въездом на него, у основания холма, из рыжей земли торчали в небо маслянистые стволы тяжелых зенитных орудий. Но нигде поблизости воронок не было.

К обеду приехал отец. Он был энергичен, прикидывал, как бы вырваться денька на три в горы поохотиться на коз. Томас Краммлих поддерживал разговор в том же легкомысленном духе, но про себя — многолетняя привычка независимо от обстоятельств анализировать поведение собеседника — отмечал: «Старик волнуется. Он принимает какое-то серьезное решение. Или уже принял. И теперь боится. Может быть, это связано со мной? Почему он нервничает?..»

Томас Краммлих угадал правильно. После обеда отец предложил ему пройтись по саду. Они еще не сделали и одного круга, когда он спросил:

— Томас, когда закончится твой отпуск, ты возвратишься в Прибалтику, не так ли?

— Конечно. В Голландию я был командирован временно.

— Я так и думал, — вздохнул отец. — Ты слушал сегодня радио?

— Тебя беспокоит наступление русских на Ригу? Поверь мне, там изумительные укрепления. И много войск.

— Меня беспокоишь ты.

— Но я же показывал тебе на карте, отец. Наш городишко в глубоком тылу. До фронта поезд идет целых три часа.

Они остановились. Отец хмуро смотрел на окна дома.

— Слушай, Томас… Этого сегодня еще нет в сводках, но мне уже сообщили… Русские ворвались в предместья Риги. Но и не это главное. Они взяли Палангу и отрезали всю вашу группировку от Восточной Пруссии… Ты должен будешь возвращаться в окруженную… обреченную армию…

Томас Краммлих смотрел на отца изумленно. Медленно снял фуражку и вытер со лба пот. Облизнул губы.

— Ну и ну!..

— Что ты думаешь делать, Томас?

— Выполнять свой долг.

Он уже снова владел собой.

— Я от тебя и не ждал другого, — с горечью сказал отец. — Сколько лет на войне, а ума не набрался. Не хочешь думать обо мне, так хоть о своей старой матери подумай. Что ей за жизнь, если тебя убьют? А там убьют всех… Молчи!.. — вскинулся он, заметив, что сын все с тем же упрямством на лице хочет ему ответить. — Слушай, я сегодня затратил полдня, но повидал лучших врачей города и со всеми договорился. Даю тебе сутки на раздумье. Завтра в полдень, если к тому времени ты одумаешься, конечно, я сообщу в госпиталь, что у тебя что-то не в порядке с мозгами. Консилиум врачей придет к заключению, что у тебя тяжелая форма шизофрении. Через два дня ты будешь уже в Швейцарии. Поживете там с матерью, пока здесь не угомонятся.

Он увидел, что сын снова порывается ответить, и остановил его решительным жестом.

— Молчи. Сперва подумай. Хоть раз в жизни подумай хорошенько. Другого такого случая не представится.

Они не стали гулять дальше. Томас ушел в свою комнату, лег на тахту и так лежал один, без света, до ужина и после ужина тоже. Он думал. В который раз в его жизни непонятные силы: «долг», «совесть», «желание жить» вырвались из гнезд и кружили вокруг, бились в его грудь. «Где истина? Где истина?» — мучительно думал Краммлих, хотел и не мог принять такое близкое, достижимое, доступное — только протяни руку! — решение. Что-то удерживало его. Хотел бы он знать — что…